Василий Ардаматский - Избранное. Компиляция. Романы и повести 1-13

До этого Сараев упорно избегал думать о том, что было с ним на войне, — то было настолько неправдоподобно рядом с сегодняшним, что иногда ему казалось, это было не с ним, а с каким-то другим человеком… В самом начале войны он попал в плен, там его допрашивали, били, истязали, но он все выдержал, а потом бежал из лагеря и вернулся к своим. Воевал затем ожесточенно, бесстрашно, вплоть до отзыва с фронта на Урал, на военный завод… Разве мог он сейчас это сказать тому старику с орденами? Легче и лучше умереть… Сараев привычно отбросил воспоминания — этого просто с ним не было, не могло быть… и этому никто не поверит.

…На суде в Донецке все его показания уложились в один день. А больше он, может быть, даже не выдержал бы. Десятки устремленных на тебя глаз — это было непереносимо. Вот когда до него дошел смысл названия «Народный суд». Бывали моменты, когда он не слышал обращенных к нему слов судьи или прокурора, в это время он все-таки хотел отвечать что-то выцветшим глазам того старика с военными орденами. Но что он мог сказать? И он молчал. А прокурор спрашивал уже в третий раз:

— Вы подтверждаете взятку от председателя колхоза из Херсонской области Крупенского?

— Да, да, конечно, — торопливо отвечал он.

— А что вы скажете о взятке у председателя колхоза Хвыли?

— Была… была…

И вдруг Сараеву показалось, что земля уходит у него из-под ног, но тут же покачнулась и остановилась. Он уже начал падать, но его подхватил конвойный:

— Что с вами?

— Ничего, ничего… — Сараев отстранил его руку и неестественно выпрямился.

— Вы плохо себя чувствуете? — спросил судья.

— Откуда вы взяли? Спрашивайте…

— У суда больше вопросов к вам нет. Объявляется перерыв.

В комнате для подсудимых на первом этаже Сараева выслушал врач и сделал укол.

— Что-то у вас сердце засбоило… — сказал он равнодушно.

Узнав, что ему еще сегодня лететь в Москву, врач дал ему в дорогу нитроглицерин:

— Если станет плохо, примете сами. А вообще-то в самолете вы отдохнете…

Он вернулся в тюрьму как в свой дом и в первую минуту даже обрадовался встрече со своим соседом по камере.

Уже несколько месяцев Сараев все тюремное время проводил в обществе Бориса Семеновича Кулиша. В первый день он узнал от него, что тот ожидает уже третьего суда и все суды над ним были за одно и то же: за хищения по месту работы.

Поначалу Сараев своим соседом по камере очень заинтересовался — ждет третьего суда, а абсолютно спокоен и даже весел. Сам Сараев в то время находился в состоянии тяжелейшей душевной депрессии. Неунывающий Кулиш это понял и, решив помочь новому соседу, начал выяснять главный вопрос тюремного общения — за что сел? Сараев тогда не мог ответить просто и ясно — за взятку — и начал путано и длинно, с потрясающе ненужными подробностями, рассказывать свою жизнь и служебную карьеру. Рассказывая, он старался на Кулиша не смотреть, а когда наконец поднял взгляд, Кулиш крепчайшим образом спал, сидя на койке, прислонясь спиной к стене.

Сараев рассвирепел, хотел грубо его растолкать, сказать ему какие-то уничижительные слова, но вместо этого тоже улегся на койку и вскоре заснул — нервы все-таки потребовали отдыха… Когда проснулся, Кулиш ходил по камере, напевая популярную песенку про то, как провожают пароходы. Увидев, что его сосед проснулся, Кулиш остановился перед его койкой:

— С добрым утром, коллега! — его сипловатый тенорок звучал весело и дружелюбно. — Вот хожу туда-сюда, ломаю голову — за что же все-таки вас схватили? И догадаться не могу. По вашему рассказу, вы же на министра шли, не меньше, и вдруг — тюрьма. А вы еще так туманно рассказывали, словно я — прокурор, а не ваш коллега по несчастью.

— Насколько я понял, вы сидите за воровство? — не в силах подавить раздражение, спросил Сараев, опуская ноги на пол и садясь на койку.

— Именно, дорогой коллега, именно! — подтвердил Кулиш, будто лучшего занятия он для себя и знать не хочет. — А вы, Сергей Антонович, за что? За громкое пение в позднее время? Скажите лучше коротко и ясно — за что?

— За взятки! — с вызовом ответил Сараев, испытывая необъяснимое превосходство над сожителем по камере.

— О! — Кулиш поднял палец и повторил: — О! Теперь все ясно. А то развели антимонию про то, как по службе вверх лезли, это ж все декларации, милейший, а вот взятка — это вещь. Значит, за взятку. От восьми до пятнадцати, а то и вышка. Вы конечно, будете требовать для себя меньше? — Кулиш весело рассмеялся и, сев рядом с Сараевым, фамильярно хлопнул его по коленке: — Я же видел, как вы на меня поперву вскинулись, дескать, какой-то ворюга и я — без пяти минут министр и благородный взяточник. Нет, дорогой мой коллега! Запомните на все будущие годы, когда вам придется вкалывать в исправительно-трудовых колониях: здесь не бывает благородных! Все тут воры или, не дай бог, убийцы! И уважайте всех по-равному, иначе у вас могут быть крупные неприятности — народ здесь вспыльчивый и на руку скор…

Так началась для Сараева академия тюремной жизни, и теперь он уже накрепко забыл о каких-то своих казавшихся ему преимуществах перед Кулишом, более того, иногда ему даже завидовал… Кулиш был вором из торговли. Представившись так, он рассмеялся:

— Торговля — это вообще обман: себестоимость, прибыль, наценки, уценки, усушки и прочие штучки…

Первый раз он попался, когда был заместителем директора магазина «Овощи — фрукты»: они там устроили пересортицу и продали большую партию яблок дороже установленной для них цены. Разницу положили в карман. Суд дал три года. Отсидел год, остальное покрыла амнистия. Стал работать администратором в универсаме. Здесь попался на комбинациях с допустимым процентом утечки товаров. Получил год. Отсидел почти полностью. Теперь он проходил по путаному делу мясокомбината, по которому суда ожидали более двадцати человек.

— Господи ж боже мой! — весело рассказывал он о своих, как он называл, штучках-мучках. — Ведь почему каждый раз вляпываешься? Поверите, у меня такое впечатление, что где-то вверху, где придумывают правила для торговли, сидят люди, никогда не бывавшие в магазинной подсобке. Ну, ей-богу, другой раз не украсть прямо как-то глупо. Так положено тебе под руку, что если бы не взял, уважать бы себя перестал. Честное слово. А возьмешь — кто-то образцовый непременно это увидит.

Кулиш был уверен, что без его штучек-мучек его жизнь не имела бы смысла.

— С женой я разошелся, на двух потомков алименты гоню по суду, а самому-то пожить хочется, чтоб с воспоминаниями. А что ни тронь — денег стоит. И боже ж ты мой, если я там где-то что-то придержу для себя, это же сущая ерунда для такого богатейшего государства. Чушь какая-то — суд непременно садит за это в тюрьму.