Люк Дженнингс - Убивая Еву: умри ради меня

Не проходит и десяти минут, как появляется врач. Деловитая молодая женщина в российской военно-морской медицинской форме с чемоданчиком, полным всяческих инструментов. Она тыкает в шов, щупает лимфатические узлы и дает мне две упаковки лекарств – антибиотик и болеутоляющее. Она не спрашивает, откуда у меня явно огнестрельная рана, но зато интересуется швом.

– Никогда такого не видела. Обметочный шов. Впрочем, аккуратная работа.

– Это моя девушка, – объясняю я. – После школы ей нечасто доводилось держать иголку с ниткой.

– А что это за следы на шее? Похоже на укусы.

– Это они и есть.

– Тоже ваша девушка?

– Угу.

– Что ж, дело ваше. Но соблюдайте осторожность.

Я стучусь к Оксане. Она только что из душа и закутана в белый банный халат. Торчащие в разные стороны волосы и влажная розовая кожа – она сейчас похожа на ребенка.

– Ты знаешь, что это за место? – спрашиваю я. – Может, Константин или еще кто-нибудь упоминал?

– Ни разу.

На столике звонит телефон. Оксана отвечает, слушает двадцать секунд и кладет трубку.

– Это Ричард. Он говорит, у нас был напряженный день, ха-ха, б…, и он хотел бы пригласить нас на тихий неформальный ужин. Он полагает, что нам следует познакомиться получше, чтобы подвести черту под злополучными утренними событиями и двигаться дальше.

– Двигаться дальше. Серьезно? Он полный, блин, псих.

– А я проголодалась, и ничего против не имею. Лара придет за нами через пятнадцать минут. Надень пчелиный свитер. Ты мне нравишься в нем.

Двенадцатый этаж – фешенебельный и безликий, как сетевой отель, но для нас это, несомненно, тюрьма. Окна с тройным остеклением не открываются, а двери и лифты – на кодовых замках. Молодые мужчины и женщины – некоторые из них вооружены – бдительно патрулируют коридоры, перемещаясь между офисами с загадочными номерами. Когда мы выходим из Оксаниной комнаты, в здании продолжает кипеть жизнь. Не знаю, чем тут занимаются, но работают они, похоже, круглые сутки.

Ужинаем мы в апартаментах с видом на реку. Декор – сталинский неоклассицизм с некоей своей изюминкой. У официантов в костюмах, которые провожают нас к столу, отчетливо полувоенный вид. Меня помещают между Антоном и Ларой – нетривиальная задача в смысле застольных бесед, – а Оксану – напротив меня, рядом с Ричардом. Наши с Оксаной наряды не вполне подобающи для здешнего антуража, но мы, в конце концов, сюда не напрашивались.

– Все это решительно странно, – обращаюсь я к Антону.

– Это Россия, – отвечает он, пожав плечами. – Театр, где пьесу переписывают каждый день. А артистов меняют в разгар действия.

– Какую же роль сейчас играете вы?

– Маленькую, но очень важную. Копьеносец. А вы, миссис Поластри?

– Учитывая, что вы меня пытались убить уже трижды, то, полагаю, можете называть меня Евой.

– Прекрасно. – Он замолкает, пока официант наливает ему вина. – Итак, Ева, могу я узнать, что вы чувствуете – каково это для вас быть не зайцем, а бежать вместе с гончими?

– По правде говоря, я вообще надеялась избежать охоты.

– Поздно. Вы лишили себя этой опции, когда убили Асмата Джабрати. – Он улыбается. – Да-да, нам всё про это известно.

– Понимаю. – Шов на спине гневно пульсирует. Рана кажется живой и рваной.

– Вы, Ева, считаете себя не такой, как мы, но вы такая же. – Он делает пробный глоток. – Весьма недурное. Оцените.

– Боюсь, что если выпью хотя бы каплю, то вырублюсь. Это был самый тяжелый день в моей жизни начиная с того момента, когда Лара убили Кристину, приняв ее за меня.

– И именно поэтому бокал великолепного румынского шардоне вам просто необходим.

Из вежливости я подношу к губам тяжелый хрустальный бокал и делаю большой глоток. Антон прав, вино действительно превосходное.

– Я не всегда был солдатом, – продолжает он. – Моей первой любовью была литература, особенно Шекспир, и я знаю толк в моральных дилеммах. Я не такой, как вон та ваша подруга, у которой ни чувств, ни мыслей.

– Вы ее не знаете, – говорю я, тайком запивая вином парочку таблеток болеутоляющего.

– Нет, Ева, что вы! Я прекрасно ее знаю. И мне доподлинно известно, как она работает. Она – как заводная игрушка, которую можно бесконечно разбирать и снова собирать. Она абсолютно предсказуема, и поэтому так полезна. Развлекайтесь с ней сколько хотите, но не делайте ошибку, не думайте, что она когда-нибудь станет человеком.

От необходимости отвечать меня спасает прибытие первого блюда.

– Морские гребешки из Охотска, – шепчет официант, пододвигая ко мне фарфоровую тарелку.

– Ух ты! – Лара выжимают ломтик лимона на гребешки, надавливая с такой силой, что брызги сока летят мне в глаз. – Вот блин! Черт! – Они протирают мне лицо салфеткой. – Сначала та девушка утром, теперь вот это. Явно не наш день, да?

– Давно ты живешь… м-м-м… вне бинарной гендерной системы? – спрашиваю я.

Лара оживляются.

– Несколько месяцев. С Англии. Ты когда-нибудь была в Чиппинг-Нортоне? [6]

– Нет. Наверняка много потеряла.

– Мы работали няней в одной семье. Уидл-Смайты. Приглядывали за дочерьми, пятнадцатилетними двойняшками.

– Получалось?

– Просто великолепно. Отец, красномордый тори, член парламента, приезжал домой только на выходные, а остальное время жил в Лондоне. У него там была подружка, наверняка какая-нибудь проститутка, но жена не обращала внимания, поскольку это давало ей возможность смотреть «Нетфликс» ночами напролет. А Силия и Эмма – очень милые. Вечером они частенько брали нас с собой. Мы шли в местный паб, нажирались, а оттуда – на собачьи бои.

– Что, на самом деле?

– Да. Это же очень традиционная семья, высшее сословие. Девочки спрашивали, есть ли у нас парень в России, и мы, разумеется, сказали, что никаких парней нет. Мы объяснили им, что нам довелось работать в этом мачистском мире (разумеется, ничего конкретного о своей работе мы не рассказывали). Мы, мол, теперь не считаем себя девушкой или женщиной и не хотим, чтобы к нам относились как к женщине. Тогда они предложили сменить местоимения – это будет прикольно, тем более нас отправили туда совершенствовать английский. Ну мы и сменили.

– Как это восприняли их родители?

– Мать такая, типа: «Девочки, почему вы говорите о Ларе «они»? Разве ее раскололи на две части?» А отец закатил глаза и высказался о «политкорректной тусовке». В общем, типа того. А потом нас вдруг отправили в Москву, чтобы… – Их рука летит ко рту. – Блин, ты не поверишь. Мы собирались сказать «чтобы убить одну женщину», но тут вспомнили, что «женщина» – это ты.

– Мир тесен. И у тебя вышел промах.

– Ты наклонилась.

– Какая я мошенница!

– С тобой весело. Оксана всегда говорила, что у нас нет чувства юмора.