Евгений Воеводин - Твердый сплав [Повесть]

И теперь, за стаканом чая, он снова сдерживался, зная уже по долгому опыту, что первый осмотр вещей может дать многое для размышлений и выводов. Он глядел на пистолет — обыкновенный советский «ТТ» выпуска 1942 года; иностранные разведки не любят компрометировать себя. В портсигаре лежали папиросы «Беломорканал». Больше всего ему хотелось прочитать записку, но издали невозможно было разобрать, что там написано.

Чай был допит, от второго стакана Пылаев отказался. Он взял со стола паспорт и записку. Савельев, не желая мешать ему, отошел и сел на диван.

Подполковник раскрыл паспорт.

С фотографии на него глядело чуть вытянутое, ничем не приметное лицо, разве что только в краешках губ лежали твердые, волевые складки. «Степанов Иван Дмитриевич, год рождения 1909, город Калуга, русский…» На второй странице штамп прописки в том городе, откуда только что приехал Пылаев: Морской проспект, 18, квартира 21. На первый взгляд трудно, даже невозможно было определить, подделка ли это, да Пылаев и не торопился: выяснится позже, в лаборатории.

Записка его заинтересовала. Торопливо, неровно, будто ее автор боялся, что ему помешают, в ней было написано:

«Родные мои! Скоро мы увидимся, я жив! Вам все расскажет податель этой записки — мой друг по долгим годам скитаний. Но главное — я скоро увижу вас. О нас уже знают и собираются, как я слышал, вызволять… Скоро, скоро мы снова будем вместе. Все эти годы я только и жил надеждой на встречу с вами. Целую вас крепко, дорогие мои. Владимир».

Пылаев взял в руки портсигар. Массивный серебряный портсигар с золотой монограммой на крышке — хитроумно переплетенные инициалы «ВТ». Подполковник взглянул на пробу: рядом с цифрой «84» была отштампована крохотная античная головка, еле различимая глазом, и тут же стояла фамилия владельца фирмы: «П. Чуксановъ».

Савельев, видя, что подполковник особенно внимательно осматривает портсигар, приподнялся.

— Там инициалы — «ВТ». Возможно, Владимир Т. и есть автор записки?

— Почему? — живо возразил Пылаев. — Почему вы так думаете? — повторил он. — Портсигар дореволюционный, вполне мог попасть за границу к какому-нибудь Бениамину или Бобу — ведь наше «в» читается как «б» в языках с латинским алфавитом.

Савельев молчал, раздумывая над возражением Пылаева. А тот уже перешел к осмотру пистолета и обоймы, в которой недоставало трех патронов: значит, нарушитель все же успел выстрелить три раза. Спички в коробке были обычные, но все равно их вместе с папиросами подвергнут в лаборатории тщательному анализу. Яд в ампулах — тоже. Положив на стол кожаный футляр с ампулами, Пылаев прошелся по комнате и, еще раз взглянув на разложенные вещи, сказал:

— Маловато…

Несмотря на то что подполковнику Пылаеву приходилось решать порой очень трудные задачи, вести и выяснять крайне запутанные дела, которые поначалу, казалось, не давали и малейших надежд на успех, — несмотря на все это, он скорее почувствовал, чем понял, что это дело, пожалуй, одно из самых трудных. Разговор с пограничником, ранившим нарушителя, ничего не прибавил к тому, что Пылаев уже знал.

— Гляжу — удирает, а здесь еще пурга. Уйдет, думаю, и следа не оставит… Ну, я и… — рассказывал с лукавой усмешкой бойкий ярославский паренек.

Потом Пылаев попросил Савельева распорядиться, чтобы аккуратно запаковали всю одежду нарушителя. А все остальное он сам осторожно уложил в чемодан. Было шесть часов — раннее утро. Значит, домой он сможет попасть только к полудню, да и то если пурга утихнет совсем. Летчику незачем снова рисковать, раз уже нет спешки.

Успокоившись окончательно, Пылаев почувствовал, что устал. Он отвык от бессонных ночей — генерал запретил всем сотрудникам ночную работу, за исключением особых случаев.

Надо было сообщить обо всем Черкашину, и Пылаев, взяв трубку, вызвал комендатуру: оттуда была связь с городом по ВЧ.

Ася иной раз остро тосковала по дому. Особенно вечерами. Ложась спать и закрывая глаза, она ясно видела родной город. Ей вспоминались улицы, взбегающие на холмы — недавно застроенные окраины… В памяти ясно вставало багровое, в полнеба, зарево, полыхающее над городом в те часы, когда на комбинате давали очередную плавку. Огромные домны, ровные ряды серебристых пузатых кауперов, дымки, висящие над трубами, — все, все вспоминалось ей с такой отчетливостью, будто она видела это только что наяву и стоит открыть глаза, как появится перед ней с детства знакомый и милый сердцу облик Магнитки.

Но приходил день, начинались занятия в институте, подготовка к семинарам, затем прогулки с институтскими друзьями, кино — и тоска эта забывалась. Матери Ася писала подробные и спокойные письма: зря она тревожится, здесь очень хорошо.

Ася писала ей обо всем. И о том, как ранним утром они, студенты, штурмуют автобусы, идущие к центру, и о том, как кормят в студенческой столовой, и о новом спектакле. Но больше всего — о друзьях, о занятиях, наконец о том, что денег ей хватает, пусть мама не беспокоится.

Тем не менее два раза в месяц мать присылала по почте переводы. Ася понимала: конечно, маме тоже тоскливо одной и, наверное, только на работе она забывает временами о дочке. Иной раз Асе какими-то короткими и несвязными обрывками, когда самого себя видишь словно бы со стороны, припоминалось детство.

… Незадолго до войны сталевар-новатор Дробышев получил новую квартиру. Ася вспоминала, как отец впервые повел ее туда: в пустых еще комнатах гулко раздавались голоса и шаги, а главное — было просторно, и Ася даже жалела, что квартиру заставили мебелью, когда они переехали…

Как-то раз, уже на новой квартире, она проснулась ночью и услышала, что в кухне журчит вода и кто-то фыркает, плещется, отдувается.

Ася слезла с кровати и босиком прошла по коридору. Посреди кухни стоял отец и вытирал полотенцем лицо. Увидев удивленную Асю, стоящую в одной рубашонке, он схватил ее на руки:

— Ты что, Асёнка?

— А я услышала и пошла. Ты чего моешься? Сейчас ночь ведь…

Отец, прижимая ее к себе, тихо рассмеялся:

— Глупышка ты, Асёнка. Я устал и пошел мыться, вот и все.

Он принес ее в комнату, уложил в кровать, укутал одеялом и сам присел рядом. Внизу, на улице, изредка проходили машины, и по потолку из одного угла в другой проплывали желтые полосы света от их фар.

— А зачем ты ночью работаешь? — спросила Ася.

— Зачем? Да вот, понимаешь… Как ты думаешь, железо крепкое?

— Да.

— А сталь? Вот тот брусок, что у меня на столе лежит?

— Да.

— Ну, а я хочу такую варить сталь, чтоб самые крепкие и самые сильные машины из нее делать. Поняла?