Кен Фоллетт - Трое

– Подождите, дайте подумать. Пока держите линию с Москвой.

Ну конечно, Воронцов не намерен ему помогать – надо было сразу догадаться! Старый козел хочет, чтобы Ростов провалил операцию и тем самым доказал его правоту. Наверняка они с Петровым – приятели, и Феликс лично попросил его тянуть резину.

Оставалось только одно. Затея была опасная, и она могла плохо кончиться: в лучшем случае его отстранят от дела, а то и от работы. Однако ставки слишком высоки – тут уж либо пан, либо пропал.

Пару минут он обдумывал предстоящий разговор, затем скомандовал:

– Соедините с квартирой Юрия Андропова на Кутузовском проспекте, дом 26.

Оператор поднял брови – в первый и, наверное, последний раз в жизни ему велели связаться с главой КГБ, – однако промолчал. Ростов ждал, заметно нервничая.

– На ЦРУ, небось, проще работать, – пробормотал он.

Оператор подал ему знак, и он поднял трубку.

– Слушаю.

– Фамилия и звание! – гаркнул Ростов.

– Майор Щербицкий.

– Говорит полковник Ростов: мне срочно нужен Андропов. Если он не подойдет к телефону через две минуты, ты будешь всю оставшуюся жизнь валить лес на Колыме, понял?!

– Так точно, товарищ полковник. Подождите, пожалуйста.

Вскоре Ростов услышал низкий, уверенный голос Андропова – одного из самых могущественных людей в мире:

– Ну вы нагнали страху на бедного Щербицкого!

– Извините, Юрий Владимирович, у меня не было выбора.

– Ладно, что там у вас? Надеюсь, это серьезно.

– «Моссад» охотится за ураном.

– Ничего себе!

– Имеются основания полагать, что Пират в Англии и собирается связаться со своим посольством. Я обратился к нашим в Лондоне с просьбой взять под наблюдение всех израильтян, но полковник Петров разводит волокиту.

– Я поговорю с ним прямо сейчас.

– Спасибо, Юрий Владимирович.

– Да, кстати – на этот раз прощаю, но больше не звоните среди ночи.

Раздался щелчок – Андропов повесил трубку. Ростов засмеялся, чувствуя, как спадает напряжение. Дикштейн, Хасан, Феликс… Да пусть себе творят что хотят – он с ними со всеми справится!

– Получилось? – улыбнулся оператор.

– Да, – ответил Ростов. – Наша система, конечно, неэффективна и коррумпирована, но в конце концов мы добиваемся своего.

Дикштейну ужасно не хотелось покидать Сузу и возвращаться к работе.

Он оставил сообщение для Борга у стойки информации в аэропорту и теперь сидел в ресторане на Фулэм-роуд, поджидая его, оглушенный событиями прошлой ночи.

Проснувшись в шесть утра, Дикштейн ударился в панику, пытаясь сообразить, где находится. Увидев на подушке смуглую ручку Сузы, похожую на спящего зверька, он вспомнил все и едва смог поверить своему счастью. Он не хотел ее будить, но не удержался и погладил по плечу. Она тут же проснулась, и они шаловливо занялись любовью, улыбаясь, хихикая и глядя друг другу в глаза в момент кульминации. Потом они дурачились на кухне, едва одетые; кофе вышел слабый, а тост вообще подгорел.

Ему хотелось остаться здесь навсегда.

С возгласом ужаса Суза подняла с пола его майку.

– Это что еще такое?!

– Майка.

– Я запрещаю тебе носить такую гадость! Это негигиенично, к тому же они давно вышли из моды, и вообще – мешают трогать твои соски!

Суза состроила такую развратную рожицу, что он покатился со смеху.

– Ладно, больше не буду.

– Вот и хорошо. – Она открыла окно и выбросила майку прямо на улицу, и Дикштейн снова расхохотался.

– Тогда я запрещаю тебе носить брюки, – заявил он.

– Это еще почему?

Наступила его очередь плотоядно улыбаться.

– У всех моих брюк есть молния.

– Не пойдет – нет пространства для маневра.

И все в таком духе…

Они вели себя так, словно первыми открыли секс. Правда, когда она заметила его шрамы и спросила, откуда они, веселье стихло.

– Я прошел три войны в Израиле, – сказал он. Это была правда, но не вся.

– Зачем ты туда поехал?

– Ради безопасности.

– Но там же, наоборот, опасно!

– Речь идет о другой безопасности, – сказал он небрежно, не желая вдаваться в объяснения, однако потом передумал – она должна знать о нем все. – Понимаешь, я хотел жить там, где никто не скажет мне: «Ты не такой, как все, ты – не человек, ты – жид», где никто не будет бить мои окна или проводить надо мной эксперименты лишь потому, что я еврей. Если честно… – Суза внимательно смотрела на него ясными глазами, и он решил говорить всю правду без обиняков, не стараясь приукрасить. – Если честно, мне неважно, Палестина, Уганда или Манхэттен – лишь бы я мог сказать: «Вот мой дом», и я буду готов сражаться за него до последнего. Поэтому я никогда не спорю на тему правомочности создания Государства Израиль: об игре по правилам здесь речи и не было. После войны идея честной игры в международной политике кажется мне дурной шуткой. Я не претендую на благородство помыслов, я просто говорю как есть. Нью-Йорк, Париж, Торонто – где бы ни жили евреи, как бы глубоко они ни ассимилировались, всегда остается страх: рано или поздно разразится новый кризис, вину за который удобно будет возложить на них. А в Израиле – что бы ни случилось, я никогда не стану жертвой такого отношения. Там можно сосредоточиться на простой повседневной жизни нормального человека: сажать и собирать урожай, покупать и продавать, сражаться и умирать. Наверное, поэтому я и уехал туда… Тогда я вряд ли видел всю картину столь ясно и отчетливо, да и сейчас впервые пытаюсь сформулировать эту мысль, но вот как-то так.

Помолчав, Суза сказала:

– По мнению папы, Израиль сам стал расистским государством.

– Так говорит и наша молодежь. Что ж, у них есть на то основания. Если… – Он запнулся.

Она выжидающе смотрела на него.

– Если бы у нас с тобой родился ребенок, они бы отказались считать его евреем, он стал бы гражданином второго сорта. И все же мне кажется, это не будет длиться вечно. На данный момент религиозные фанатики, к сожалению, составляют большинство в правительстве, ведь сионизм изначально был религиозным движением. По мере созревания нации они постепенно отпадут. Расистские законы уже сейчас противоречивы, мы выступаем против них и рано или поздно победим.

Суза подошла к нему и положила голову ему на плечо, они обнялись и постояли молча. Дикштейн понимал, что ее не интересует политика: на самом деле ее тронуло упоминание о ребенке.

Очнувшись от воспоминаний, он вдруг понял: Суза нужна ему всерьез и надолго. Но как быть, если она откажется уехать с ним? Что выбрать: страну или любимую женщину? Вопрос без ответа…

Дикштейн посмотрел в окно. Типичная июньская погода: холод и проливной дождь. Привычные красные автобусы и черные такси сновали туда-сюда, поднимая фонтаны брызг. Своя страна, своя женщина – ему нужны обе.