Кен Фоллетт - Трое

Но как объяснить все отцу?

Конечно, он не одобряет политику израильтян. Отец был непритворно рад видеть своего старого ученика и даже закрыл глаза на тот факт, что они по разную сторону баррикад. Однако теперь Дикштейн станет частью ее жизни, членом семьи. Он писал: «… именно этого я хочу – прожить с тобой всю оставшуюся жизнь», и Сузе не терпелось поскорее встретиться с ним и сказать: «Да, да, я тоже!»

Сама она считала, что обе стороны неправы в своих действиях на Ближнем Востоке. Бедственное положение беженцев, конечно, ужасало, но чем страдать, лучше бы взяли себя в руки и строили жизнь заново. Иначе что, воевать? Суза презирала театральный героизм, столь присущий многим арабам. С другой стороны, виноваты во всем, конечно же, сионисты – ведь это они захватили страну, которая им не принадлежала. Отец не поддерживал столь циничную точку зрения: для него на одной стороне была Истина, а на другой – Заблуждение, и призрак красавицы жены на стороне Истины.

Да, папа наверняка воспримет новость тяжело. Раньше он, бывало, мечтал о том, как поведет свою дочь к алтарю в белом платье, но она давно положила конец этим мечтам. Тем не менее Эшфорд не сдавался и периодически намекал ей: мол, пора остепениться и завести детей. Внук-израильтянин станет для него огромным ударом.

Что ж, такова плата за счастье отцовства, подумала Суза, открывая дверь.

– Папочка, я дома! – крикнула она, ставя сумку на пол и снимая пальто. Ответа не последовало. В коридоре лежал портфель: видимо, отец в саду. Суза поставила чайник и отправилась на поиски, мысленно подбирая нужные слова. Надо сперва рассказать о поездке, а затем плавно перейти…

Приближаясь к изгороди, она услышала голоса.

– И что ты собираешься с ним сделать? – спросил ее отец.

Суза остановилась, размышляя, стоит ли прерывать беседу.

– Пока буду просто за ним следить, – ответил чей-то голос. – До завершения операции Дикштейна убивать нельзя.

Суза зажала рот ладонью, заглушая испуганный вздох, и в ужасе бросилась бежать.

– Итак, – сказал профессор Эшфорд, – следуя «методу Ростова», надо вспомнить все, что мы знаем о Нате Дикштейне.

Да как угодно, подумал Хасан, только, ради бога, придумай что-нибудь!

Эшфорд продолжил:

– Родился в лондонском Ист-Энде. Отец умер, когда он был еще ребенком. А мать?

– Тоже умерла, если верить досье.

– Ага… Идем дальше: в разгар войны ушел на фронт – кажется, в 1943-м. Успел поучаствовать в операции на Сицилии. Вскоре его забрали в плен – где-то посреди Италии, не помню точно. Ходили слухи – ну, ты наверняка помнишь, – что в лагере ему пришлось совсем худо, ведь он еврей. После войны приехал сюда…

– Сицилия, – перебил Хасан.

– А?

– В досье упомянута Сицилия: предполагается, что он участвовал в краже оружия. Наши люди купили автоматы у какой-то банды на Сицилии.

– Если верить газетам, – вставил Эшфорд, – на Сицилии орудует только одна банда.

– Имелись подозрения, что угонщики подкупили сицилийцев.

– Погоди-ка… А не там ли он спас жизнь своему другу?

Интересно, о чем это Эшфорд? Хасан постарался сдержать нетерпение: пусть себе болтает – глядишь, и всплывет нужная информация.

– Что за история?

– Ну, тот американец! В жизни не забуду! Дикштейн привел его к нам. Такой, знаешь, брутальный солдафон… Он-то и рассказал мне всю историю. Так, похоже, мы сдвинулись с мертвой точки… Да ты сам его видел – ты был у меня в тот день, разве не помнишь?

– Как-то не очень… – смущенно пробормотал Хасан, наверное, в это время он на кухне тискал Эйлу.

– Его рассказ… выбил меня из колеи, – сказал Эшфорд, следя взглядом за медленным течением реки. Лицо его омрачилось грустью: видимо, он вспомнил жену. – Представь себе обычное университетское сборище: профессор со студентами мирно обсуждают какую-нибудь атональную музыку или экзистенциализм, потягивая херес. И тут появляется здоровенный солдат и начинает рассказывать про снайперов, танки, кровь, смерть… У нас прямо мурашки по спине побежали – потому я и запомнил так отчетливо. Он упоминал о семье родом из Сицилии и о местных кузенах, которые устроили Дикштейну царский прием после того случая. Так, говоришь, сицилийцы помогли ему украсть оружие?

– Это всего лишь версия.

– Так, может, ему и не понадобилось их подкупать?

Хасан покачал головой. Вот из таких незначительных кусочков Ростов и умудрялся что-то выцепить – но пока не складывалось.

– И какой нам с этого толк? При чем тут мафия и старая история с угоном?

– Точно – мафия! – воскликнул Эшфорд. – Я никак не мог вспомнить слово. А того американца звали Кортоне – Тони Кортоне… нет, Ал Кортоне из Буффало. Я же говорил, что помню каждую мелочь!

– Ну и какая тут связь? – нетерпеливо отозвался Хасан.

Эшфорд пожал плечами.

– Да самая обыкновенная: однажды Дикштейн уже связался с сицилийской мафией через Кортоне, чтобы те помогли ему устроить пиратство на Средиземном море. Молодость не забывается: он мог и повторить этот фокус.

И тут до Хасана начало постепенно доходить, а вместе с пониманием затеплилась надежда. Вероятность, конечно, невелика, но шанс есть… Возможно, даже удастся напасть на след Дикштейна.

Эшфорд был доволен собой.

– Вот хороший пример спекулятивного умозаключения; хорошо бы опубликовать с примечаниями.

– Интересно… – задумался Хасан. – Интересно…

– Становится прохладно. Давай перейдем в дом.

На ходу у Хасана мелькнула мысль: а ведь он так и не научился рассуждать, как Ростов, – всего лишь нашел ему замену в лице Эшфорда. Похоже, его прежняя горделивая независимость окончательно канула в небытие. Было в этом что-то… немужское. Может, и фидаи чувствуют то же самое – потому они так кровожадны?

– Кортоне вряд ли станет откровенничать с тобой, даже если он в курсе, – вот в чем проблема, – прервал молчание Эшфорд.

– А с вами?

– С какой стати? Меня он вообще не вспомнит. Была бы жива Эйла, она могла бы к нему поехать и придумать что-нибудь…

– Ну… – Хасану не хотелось говорить об Эйле. – Попробую сам.

Они вошли в дом. Зайдя на кухню, мужчины увидели Сузу; оба переглянулись и поняли: решение найдено.

К этому времени Суза успокоилась и почти убедила себя, что ей послышалось. Слишком уж все не вязалось: сад, река, осеннее солнышко, профессор, гость… Убийство никак не вписывалось в эту идиллическую картину – с таким же успехом можно представить себе белого медведя в пустыне Сахара. Да и вообще, все объясняется очень просто: она собиралась рассказать отцу о Дикштейне, переживала, как он воспримет новость, отсюда и возникла фантазия по Фрейду, будто отец замышляет убить ее любовника.

Почти поверив в эту версию, она приветливо улыбнулась им и сказала: