Алистер Маклин - Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

— Очень кстати, — с мрачным видом проговорил Ганзен. — Только этого нам недоставало. «Дельфин» погружается, полынью затягивает льдом, и что же получается?.. «Дельфин» подо льдом, мы на льду. Они почти наверняка не смогут нас отыскать, если даже починят ледомер. Что будем делать? Сразу ляжем и умрем или же сначала пару часиков покружимся, а уж потом станем отдавать концы?

— Какая это будет потеря, — уныло произнес Ролингс. — Не для нас, а для американского военного флота. Могу не кривя душой заявить, лейтенант, что мы все трое представляем, вернее, представляли собой многообещающих молодых людей. Во всяком случае, мы с тобой. Что касается Забринского, он выдохся. Причем давным-давно.

Произнося эту речь, моряк по-прежнему стучал зубами и прерывисто дышал. Я понял, что Ролингс из числа тех людей, каких хотел бы иметь рядом, когда дела принимают дурной оборот. Похоже, вот-вот это и случится. Как мне стало известно, они с Забринским приобрели известность юмористов-самоучек, шутки которых были несколько тяжеловаты. Однако по причинам, известным лишь им одним, под маской грубоватых клоунов оба скрывали первоклассный ум и отменное образование.

— У нас в распоряжении целых два часа, — отозвался я. — С таким попутным ветром доберемся до подлодки и за час. Вихрем подхватит и доставит на место.

— А как быть с личным составом станции «Зет»? — спросил Забринский.

— Скажем, что выполнили свой долг полностью. Или что-то в этом духе.

— Мы огорчены, доктор Карпентер, — произнес Ролингс. На сей раз в голосе его не было обычного шутовства.

— Крайне обескуражены, — добавил Забринский. — Одна мысль об этом нас убивает. — Слова прозвучали довольно легкомысленно, но тон их был довольно недоброжелательным.

— Единственное, что нас здесь обескураживает, это уровень умственного развития некоторых простодушных моряков, — строго заметил Ганзен. В дальнейших его словах звучала удивившая меня убежденность. — Конечно, доктор Карпентер считает, что нам следует возвращаться. Нам, но не ему. Теперь доктор не повернет вспять ни за какие коврижки. — С усилием встав на ноги, он закончил: — Идти осталось не больше полумили. Двинулись.

При тусклом свете, отбрасываемом моим фонарем, я заметил, как Ролингс и Забринский переглянулись и одновременно пожали плечами. Потом тоже поднялись. Минуту спустя мы были уже в пути.

Через три минуты Забринский сломал себе лодыжку.

Произошло это удивительно глупо и просто. Самое же удивительное заключалось в том, как мы сами ухитрились избежать переломов за предыдущие три часа. Чтобы не отклоняться от верного направления, обходя гряду торосов, преграждавшую нам путь, мы решили перелезть через нее. Гряда была футов десять высотой, однако помогая друг другу, мы исхитрились без особого труда добраться до ее гребня. Я двигался на ощупь, тыкая своим посохом: от фонаря не было никакого проку, да и очки заиндевели. Я прополз футов двадцать по покатому склону и пощупал поверхность льда посохом.

— Пять футов, — сообщил я поднявшимся спутникам. — Всего пять футов. — Я перелез через вершину гребня, спустился вниз и стал ждать товарищей.

Первым съехал вниз Ганзен, за ним Ролингс. Что произошло с Забринским, никто не видел. Он не то не рассчитал высоты, не то оступился. Я лишь услышал его восклицание, тотчас унесенное вихрем. Мне показалось, что он приземлился на обе ноги, а потом с криком рухнул на лед.

Повернувшись спиной к ветру, я снял ставшие бесполезными защитные очки и достал фонарь. Забринский полулежал, опершись о лед правым локтем, и ругался без остановки, ни разу при этом не повторяясь. Правая пятка его попала в трещину шириной дюймов пять, одну из тысяч таких трещин, во всех направлениях пересекавших поверхность ледяного поля. Правая нога его была неестественно вывернута. И без диплома врача было ясно: сломана щиколотка или же нижняя часть большой берцовой кости. Хотелось надеяться, что у Забринского не сложный перелом. Однако вероятнее всего, при переломе под таким острым углом обломки кости должны были прорвать кожный покров. Какого типа перелом, в ту минуту не имело значения: осматривать раненого было некогда. Если бы я обнажил ногу при такой температуре воздуха, Забринскому всю оставшуюся жизнь пришлось бы скакать на одной ноге.

Подняв его тяжелое тело, мы вытащили ногу из трещины и осторожно посадили пострадавшего на лед. Сняв медицинскую сумку, я опустился на колени и спросил:

— Очень больно?

— Нет, нога онемела, почти ничего не чувствую. — Сердито выругавшись, радист продолжал: — Надо же было такому стрястись! И трещина-то пустяковая. Вот идиот-то!

— Если бы я тебе сказал то же самое, ты бы не поверил, — ядовито заметил Ролингс и покачал головой. — Я же предупреждал, что так и случится. Говорил, что придется тащить эту гориллу на себе.

Наложив на сломанную ногу шину, я как можно туже забинтовал ее поверх обуви и меховых штанов, стараясь не думать о том, в какое положение мы попали. Нам был нанесен двойной удар: мы не только лишились помощи самого сильного участника нашей экспедиции, но и вынуждены теперь тащить на себе ставшую бесполезной стокилограммовую глыбу. Не говоря о рюкзаке свыше пуда весом. Словно прочитав мои мысли, Забринский произнес:

— Придется бросить меня здесь, лейтенант. — Зубы его стучали от боли и холода. — Если б не я, вы бы уже добрались до станции. А на обратном пути подберете.

— Не болтай чепухи, — оборвал его Ганзен. — Ты же прекрасно понимаешь, что потом нам тебя не найти.

— Вот именно, — подхватил Ролингс, как и Забринский клацавший зубами словно автомат, который временами заедает. Опустившись на колени, он приподнял товарища. — Нашел дураков. Забыл, что говорится по этому поводу в корабельном уставе?

— Но ведь вам ни за что не отыскать станцию, — запротестовал Забринский. — Если понесете меня, то...

— Слышал, что я сказал? — не дал ему закончить Ганзен. — Мы тебя не бросим.

— Лейтенант сказал сущую правду, — вмешался Ролингс. — На роль героя ты не подходишь, Забринский. Рылом не вышел. Теперь заткнись, а я тем временем сниму с твоего хребта часть поклажи.

Кончив бинтовать шину, я надел на успевшие окоченеть, несмотря на шелковые перчатки, руки варежки и меховые рукавицы. Груз Забринского мы разделили на троих, снова натянули на себя очки и маски, помогли Забринскому встать на здоровую ногу и продолжили путь.

Но именно в эту минуту нам улыбнулась удача. Представшее перед нами ледяное поле было ровным, словно гладь замерзшей реки. Ни торосов, ни гребней, ни самых мелких трещин, вроде тех, в одну из которых угодил ногой Забринский. Поверхность поля походила на бильярдное сукно и была столь же шероховатой. Таким ее сделал жестокий шторм.