Владислав Романов - Врывалась буря [Повесть]

— Где он был?..

— В шкафу…

— Вы что, обыск проводили? — не понял Егор.

— Ну уж, куда хватил! — Сергеев хитровато прищурился. — Бугров на обед пошел, а я вроде как варежки забыл, нарочно оставил, вот и вернулся и осторожненько так осмотрел все… Кстати, и песочек вот такой же там имеется! А то и другое, Егор Гордеич, уже не симпатии, как ты изволил выразиться, а самые натуральные фактики, горяченькие и весьма щипательные!.. И потом, давай-ка рассуждать: кто в Краснокаменске, кроме Бугрова и Русанова, еще так хорошо знает турбину. Вот, скажи?

— Еще Шульц, инженер-эксперт фирмы «Пакс», — не задумываясь, сказал Егор.

Сергеев пристально посмотрел на Воробьева.

— Ты его, кстати, встретил?..

— Встретил…

— Будем его, значит, подозревать? — усмехнулся Василий Ильич.

— Но он мог кого-нибудь обучить?! — пожал плечами Воробьев.

— Он приезжал сюда трижды, — не без насмешки заметил Сергеев. — И ты, между прочим, знаешь, что нам известен его каждый шаг в Краснокаменске. Но, может быть, ты имеешь какие-то особые сведения? Список знакомых, их адреса… — не без язвительности пропел Сергеев.

Егор молчал. Этот порошок и экспертиза выбили его из седла.

— И все же я считаю арест Бугрова и Русанова преждевременным! — вздохнув, угрюмо проговорил он. — Уж слишком все как-то легко… Факты надо проверить, а за ними установить наблюдение. Куда они денутся?..

— Они-то, может, и никуда не денутся, а турбину угробить могут! — жестко сказал Сергеев. — Кто будет тогда отвечать?.. Ты возьмешь на себя эту ответственность?

Егор помедлил, потом, качнув головой, ответил:

— Я отвечу!

— Тебе ее пока не доверили! — не выдержав, вдруг зло вскрикнул Сергеев. — Когда доверят, тогда будешь и командовать. А пока твое дело подчиняться! Все! — Василий Ильич схватил полушубок.

— Я оставляю за собой право написать рапорт о несогласии с вашими действиями, о чем обязуюсь известить Свиридова! — жестко заявил Воробьев.

Сергеев, уже стоявший в кубанке на пороге, вдруг развернулся, пронзил бешеным взглядом Егора и хлопнул кубанкой о пол.

— Змееныша пригрел на груди! Под монастырь меня подвести хочешь, мое место занять? — вскричал он. — Не выйдет!.. Подавишься! Ну, бублики! — захрипел нач-отдела. — Черт с тобой! Даю сутки разобраться во всех вопросах и представить мне рапорт о диверсии на электростанции со всеми вытекающими последствиями. Сутки, и ни часом больше! Всю ответственность за сохранность турбины возлагаю на тебя! Понятно?

— Разрешите идти? — спросил Воробьев.

— Иди! — задыхаясь от злобы, рявкнул Сергеев.

Воробьев выскочил на морозец, вздохнул глубоко, и в глазах даже потемнело. «Ну вот и бублики! — усмехнулся он. — Что ж, сутки, это сутки!..»

Егор закурил и направился вверх по улочке к площади, на которой стоял каменный чугуевский особняк ОГПУ. Здесь в приречной части Краснокаменска Егора в девятнадцатом выследили беляки, когда он, семнадцатилетний парень, пробрался по заданию Щербакова и Сергеева на явку. Кто и как его выследил, до сих пор остается загадкой. Тогда он спустился по этой же улочке, постучался в предпоследний от конца дом Огневых. Хозяев уже нет, их расстреляли в ту же ночь вместе с семнадцатилетней дочкой Таиской. Схватили и Егора. Война подходила к концу, и к Краснокаменску приближалась Красная Армия. Поэтому партизанский отряд Щербакова и решил захватить беляков врасплох. Иван Огнев должен был предупредить станционных и не дать колчаковцам уйти по железной дороге. Так тогда из-за этого провала они и выпустили всю колчаковскую верхушку, умчавшуюся на бронепоезде.

Егора пытали всю ночь, а утром его освободил Василий Ильич, ворвавшись, как вихрь, в городок. Потом они два года с Сергеевым ломали головы, пытаясь понять причину столь неожиданного провала, но так ни к чему и не пришли. То ли белая разведка выследила Огневых, то ли кто-то из соседей донес на них, сказать трудно. В доме Огневых и поселился Василий Ильич. Через дом двор Афанасия Мокина, чья дочь Антонина работает теперь секретаршей в отделе. Антонине в девятнадцатом было одиннадцать лет, мать умерла неожиданно через месяц после ухода белых… Егора это тогда даже насторожило: ничем не болела и вдруг, в одночасье. Но как влезешь в чужую жизнь? Тогда, в горячке дней, митингов, субботников, когда, не жалея себя, забывали о еде и болезнях, что значило чье-то горе в этой общей разрухе? Странно, странно и все. Там поджог, там убийство, там банда, людей не хватало, и кто будет разбираться в странной смерти. Захворала и померла.

Егору вспомнилась эта история еще и потому, что ему нравилась Антонина. Да и кому она не нравилась? Высокая, стройная, белолицая, с резким разлетом черных бровей и лукавыми озорными глазами, она вносила в суровую жизнь отдела ту нечаянную радость жизни, от которой вмиг теплело на душе. Ей одной прощался и звонкий смех, и лукавая усмешка, каковую терпел даже Сергеев. Одно время Егор даже думал, что Василий Ильич влюблен в Антонину, так заботливо он ее опекал. Может быть, что-то и вспыхнуло поначалу в сердце лихого рубаки, но то ли он устыдился этой внезапной любви, то ли почудилась она в ревнивом угаре Воробьеву, но дальше нежной приветливости со стороны Сергеева к новой работнице дело не пошло. А у Егора в его сердечной смуте случались разные перепады. Взглянет Антонина ласково — неделю сам не свой ходит, холодом окатит — и весь мир почернел. Порой и сам Егор забывался в работе, мог по неделям даже не замечать, какие глаза у Тони, добрые или злые, а потом снова будто оживал и томился, страдал, терзаясь новой болью и новой радостью. Несколько раз надумывал он открыться ей, но каждый раз, глядя на себя в зеркало, на свое изрытое оспинами грубое лицо, он вздыхал и, вздыхая, качал головой: нет, нельзя, не время. Вот, если выйдет в герои, тогда еще есть резон или она сама подаст какой-нибудь знак, тогда что же, он немедля откроется. А так последует отказ, и как жить после этого?.. Так хоть есть надежда.

На свое несчастье, Егор уродился однолюбом, и как ни старался он порушить свою любовь, завязать хоть какую-нибудь дружбу с другой каменчанкой, у него ничего не получалось. И нельзя сказать, что на него вообще никто не обращал внимания. Дважды он ходил в кино с библиотекаршей Катей из клуба железнодорожников «Луч». И, сидя в полутемном зале, он чувствовал, как она замирала, ожидая, что сейчас его рука коснется ее, но Егор сидел, как статуя в городском парке, и лицо Кати выглядело печальным после сеанса. Он знал, что она из бедной многодетной семьи и будет верной, настоящей женой, другом на всю жизнь. Катя же понимала, сколь трудна и опасна его работа, и ее восхищение, нежный взгляд сердечно трогали Егора, но, как ни старался, он не мог ответить ей взаимностью. Она это понимала и терпеливо ждала, насмешливо рассказывая о притязаниях на ее сердце какого-то завскладом, который, приходя к ним в дом, задаривает отца и мать продуктами, и родители допекают ее просьбами выйти за него замуж. Егор мрачно выслушивал эти рассказы и вздыхал. А как раз перед захватом банды в Выселках Егор увидел и жениха. Катя торопилась с ним в кино. Встретив Воробьева, она очень смутилась, опустила голову, а жених, круглолицый, гладкий и усатый, как кот, точно почувствовав опасного соперника, гоголевато вздернул головой. Воробьев усмехнулся и больше не стал заходить в библиотеку. Катя прибежала сама и тот же день, когда вышла заметка о ликвидации банды. Прибежала в слезах, вызвала его на крыльцо и, запинаясь, сообщила, что поступила книга о героях Бородина и что если Егор Гордеич имеет времечко ее почитать, то она ему ее отложит. Воробьев поблагодарил Катерину Кузьминичну и сказал, что он обязательно зайдет за книгой в обед. И не зашел. Потому что в обед он вызвался провожать до дома Антонину и потом весь день ходил шальной, но наутро она на него снова не взглянула, и сердце опять оборвалось, повисло на ниточке, и жизнь показалась глупой и неудачливой.