Владислав Романов - Врывалась буря [Повесть]

— Пирожков бы! — пробурчал он.

— Иди, сказал! — рявкнул Егор да так, что Настя вздрогнула.

«Выехали в четыре утра, сейчас одиннадцать, порастрясло в дороге, обедать пора. А он тоже не у матери за печкой живет. Детдомовский, сирота», — тотчас попытался оправдать его Егор, и сам же ухватил себя за этот жалостливый тон: вот ведь, чуть что, каждому оправдание ищет.

— Пирогов отведаете? — помолчав, спросила Настя.

— Отведаю, — усаживаясь за стол, снимая кожанку и кепку, кивнул Егор.

Пироги были с дичатиной, сочные, сытные, пахучие. Настя села напротив, уставилась в окно. В тот первый приезд, когда они обменялись несколькими взглядами, — Егор сразу же почуял, как устала она от такой насильственной жизни, и возникло у него какое-то особое к ней отношение, тогда и красота ее поразила его. Оставалось в ней еще что-то нежное, девичье, неразломленное до конца. Теперь перед ним сидел пустой, почти мертвый человек. Выбеленное, насурьмленное лицо с резкими разлетами бровей оставалось по-прежнему красивым, а вот теплоты, нежности в нем уже не было. «Видно, там, в городе, это убийство и доконало ее, — мелькнуло у Егора. — Как же теперь разговаривать с ней?..»

— Буду откровенен, Настя, — заговорил Егор. — Если б тогда не сбежал Катьков, хотел я тебя не трогать совсем, оставить здесь, а дальше уж твоя воля… Но видишь, как все обернулось… Что теперь? Куда с ним после снега? В Сибирь, а там через границу в Монголию или Китай? Но и там его заставят разбойничать или убьют, а тебя — в наложницы к баю, а то и еще что-нибудь похуже. Ну а здесь — тюремная жизнь, если доказать не сумеешь, что с Прихватовым твоей вины нет. Спета песня атамана!

— А я ничего доказывать не собираюсь, — усмехнулась она.

— Тебе двадцать еще, а что в жизни видела, кроме грязи да пьяных ласк?! Ничего! — проговорил Егор, чувствуя, как не туда сворачивает разговор.

— А я уж ничего больше и не хочу, — помолчав, отозвалась Настя.

— Учиться пойдешь? — вдруг спросил Воробьев.

Настя оторвалась от окна, взглянула на Егора.

— Чего смотришь?.. У Катькова теперь одна дорожка— на тот свет, а одному ему туда идти не хочется, страшно! Только тебе туда идти не резон. Рано еще, и ничего ты такого не сделала, чтобы его злодейства на себя повесить. Он снасильничал над тобой, а ты простила?! Это не прощают! Пусть за это ответ держит в первую очередь. Кто, кроме тебя самой, теперь отомстит ему? Дядя? А он, что, не знал?!

Настя не выдержала, заплакала, закрыв лицо руками. Потом вскочила, ушла в горницу.

Живым взять Катькова не удалось. То ли кто-то уж предупредил его, то ли пес, признав Настю, излишне разволновался. Жеребятников увязался за ними, хоть Егор оставлял его. И не зря. Не успели они подойти к дому — а шли след в след за Настей, да и тьма колыхалась такая, хоть глаза выколи, — как Катьков выстрелил прямо в нее, сразив наповал. Жеребятников тотчас повалил Егора в снег, пес же бросился на Катькова, почуяв, откуда пришла опасность хозяйке. Жеребятников, падая, и выстрелил туда, куда бросился пес, задев Катькова в плечо. Атаман сдуру, перепугавшись оцепления, заперся в избушке.

Подстрелил Катькова Семенов. Под утро, очухавшись, Катьков попытался сбежать, поняв, что долго в такой осаде не протянет. Выбирался он через крышу, и Семенов точно попал в голову.

На обед они ели луковый суп.

— В Париже миллионеры такого не хлебают, — шутил Ларьев.

Потом шла гречневая каша с куском жирного налима и чаи. Налима Ларьев отдал Егору, слишком жирный, нельзя.

— Я тут прочитал, — рассказывал Егор, — что дирижабль «Граф Цеппелин» вылетел в Каир с 24 пассажирами из этого…

— Из Фридрихсгафена, — подсказал Ларьев.

— Ага, — поддакнул Егор. — Ну, у вас и память! — восхищенно проговорил он. — Я тоже на наш дирижабль «Правда» сдал 30 рублей. Надо не отставать!

— Мы еще перегоним их! — кивнул Ларьев.

Он вдруг посерьезнел, погрустнел, поднялся из-за стола.

— Вчера разговаривал с Москвой, — сообщил он, — видимо, отзовут они меня. Там тоже дела разворачиваются, ребята не справляются, а тут… Начать да кончить! — он улыбнулся.

На улице они разговорились о Семенове. Воробьев считал, что Семенов нарочно выстрелил в голову, чтобы покончить с Катьковым.

— Может быть, скрыть более серьезное? — осторожно спросил Ларьев.

— Я не думаю. Скорее всего по злобе, из-за того, что Катьков доставил лично ему столько неприятностей, — уверенно сказал Егор.

— Но это пока домысел, — пожал плечами Ларьев.

— Семенов лучший стрелок ОСОАВИАХИМа, а стрелял он с пяти метров! — возразил Егор.

— Вот это убеждает, — согласился Ларьев. — Пишите рапорт, я поддержу, о наложении взыскания.

— Мне кажется, он не имеет права работать в ОГПУ, — вдруг сказал Воробьев. — Он злой, бессердечный, а без сердца в нашем деле никак нельзя. Надо по-человечески подходить…

Ларьев молчал, задумавшись.

— Ты рассуждаешь с позиции своей личной неприязни, — помолчав, сказал Виктор Сергеевич. — А ведь надо думать шире… — Ларьев остановился, поморщился. — Что-то сердце стало прихватывать, вот уж ни к чему!.. — он постоял помолчал, лицо его вдруг сделалось серым, землистым.

— Вам плохо? — испугался Егор.

— Ничего-ничего, это пройдет… Съел лишку, пожадничал… Ты не спеши, — сквозь боль улыбнулся он. — Поспеем, дойдем до отдела. Ведь тоже не о пустяках речь ведем. К человеку надо по-человечески и относиться: не спеша, внимательно, подробно… Вот и секрет… Что это?

Егор оглянулся и увидел Лынева, который, размахивая руками, бежал к ним.

— Нашли труп Русанова, — подбежав, выпалил он. — В старой церкви, внизу!.. Сергеев уже там, расследует, велел вас звать…

— Опять он расследует! — возмутился Ларьев и первым решительно двинулся вперед, но тут же вдруг остановился, застонал: — Черт ее возьми! Ну где же ты, куда провалился, когда по делу зовут?!

— Кто? — оглядываясь вокруг, удивился Егор. — Вы кого зовете?

— Да дьявола зову, чтоб он боль эту мою утащил! — лукаво улыбнулся сквозь запотевшее пенсне Ларьев.

— А вы верите в чертей? — набравшись смелости, удивленно спросил Лынев.

Ларьев помолчал, точно не зная, как отвечать на этот несуразный вопрос, после чего все же проговорил:

— Хочу совет вам дать, товарищ Лынев! Читайте и книгу жизни, да внимательнее, а то Македонские не в тот поход вас утянут!

— Понял, товарищ Ларьев, — покраснев, сказал Лынев. — Только про Македонского меня товарищ Воробьев попросил доклад сделать, — объяснил он.

— Доклад — это неплохо, да и Македонский фигура занятная, только больно уж далеко от нас… У нас ведь тоже были свои герои, так?

Когда они добрались до старой церкви, труп уже вытаскивали наверх. Внизу, в яме, поддерживая его снизу, копошились милиционеры.