Владислав Романов - Врывалась буря [Повесть]

— Глаза вот только чужие, холодные, точно душа выстужена… — вдруг сказал Митяй. Миков перестал писать, взглянул на Егора.

— Про душу указывать? — спросил он.

— Не надо, — вздохнул Воробьев: взглянул на Митяя, — Ну, спасибо, Митяй Иванович. Извините, что побеспокоили. Товарищ Миков, посадите Митяя Ивановича на поезд и выдайте проездные!

— Слушаюсь!..

Миков увел Митяя, а Егор направился на обед.

Не дойдя до столовой, он вдруг решительно повернул к речному спуску, к дому Сергеева.

Если б Митяй не признал Левшина, Егор бы тотчас арестовал его. Он уже предчувствовал этот шаг, распорядился взять вокзал под наблюдение и не спускать глаз с Левшина. Егор был уверен в разоблачении. Неужели же Ларьев, а с ним и Егор ошиблись? Виктор Сергеевич просил немедля ему телеграфировать результаты этой проверки. Воробьев долго раздумывал, как ему быть, но в последний момент дисциплина взяла верх, и он отправил сообщение о неудаче, понимая, как это расстроит Ларьева. Что же делать теперь?.. Отказаться от этой версии?.. Но в ней еще многое остается туманным, поэтому отказываться от нее совсем нельзя. Да, нельзя… И в то же время надо искать и другие варианты. Все начинать сначала…

Егор шел к Сергееву, размышляя таким образом и снова возвращаясь к доводам бывшего начотдела. И, вновь взвесив на весах крепкие улики Бугрова и пока хлипкие Левшина, все же склонился к последнему. Ларьев прав: есть еще улики человеческие, нравственные! Вот хоть Левшин и совершил геройский поступок, но чужой он нашему делу, наблюдатель холодный. Осторожный, скользкий, опасный. А Никита весь нараспашку. Невозможно сыграть так. А если возможно, то это либо дьявол настоящий, либо он, Егор, вконец работник никудышный! Другого нет.

Василий Ильич оказался дома. В комнате было прохладно, видно, как пришел, печь не топил, а завалился на кровать, судя по смятому покрывалу.

— Дров принести? — спросил Егор.

— Есть там, — Сергеев кивнул на печь. — Хотел подбросить, да сердце сжало, прилег на минуту и заснул…

Василий Ильич на Егора старался не смотреть, но в душе был рад его приходу. Егор чувствовал.

— Давай растоплю, — предложил он.

Сергеев кивнул, и Воробьев растопил печь. Сухие березовые полешки занялись быстро, и через полчаса в комнате потеплело. Егор даже снял кожанку. Вскипел чайник. Василий Ильич принес из погреба сала, и они перекусили. Говорили мало, Егор рассказал версию Ларьева и про то, как Митяй признал Левшина, упомянув про страх и судорогу.

— Вполне, вполне может быть, — приговаривал Василий Ильич, имея в виду Левшина и Мокина. Потом он помолчал и неожиданно остро взглянул на Егора.

— Еще одного забыли, если брать по силе да по смекалке, — сказал Сергеев. — Рогов! Одно время он даже к нам рвался, но я его не взял. Между прочим, он Мокина на станцию пристроил и Антонину мне сосватал. Они же свояки по женам.

— Как? — удивился Егор.

— А вот так! Но друг к дружке, вишь, не ходят и делают вид, что незнакомы, — Василий Ильич поднял вверх указательный палец. — Жены Мокина и Рогова сестры. Афанасий взял старшую, Рогов — младшую, бабы середняцкие, куркулистые. Рогов в отряд когда пришел? — спросил вдруг Сергеев, и в глазах у него блеснул огонек. — За два месяца до разгрома колчаковцев, якобы, сбежал от них. А при них жил. здесь пять месяцев. Дом его не тронули, подозрительно опять же. Могли его колчаковцы заслать? Могли вполне, чуяли гады, что конец приходит. После разгрома беляков Рогов устроился в милицию. Как он работает, ты знаешь. Такой горящий состав спасать не бросится! — заключил Сергеев.

Егор молчал, размышляя о словах Сергеева. Единственное, что его смущало, это безалаберность Рогова. Любил тот выпить, особенно на дармовщинку, положением своим козырял, гоношился, если его задевали, то есть, умом особым не блистал, а тут умный враг должен быть.

Другое дело, если прикидывается таковым, тогда положение меняется. «Во всяком случае, Ларьеву про это отписать надо», — подумал Егор.

— А отпиши-ка, отпиши Ларьеву! — точно угадав мысли Егора, поддакнул Сергеев. — Проверить все-таки стоит… Могли его колчаковцы поприжать… — Василий Ильич вздохнул.

Егор ушел от Василия Ильича уже в пятом часу вечера. На площади вывешивали первомайские лозунги: «Хозрасчет — необходимый рычаг управления хозяйством. За проверку, производства рублем! За выполнение промфинплана!»

В отделе в сумерках у окна сидела одна Антонина.

— Где Миков? — недовольно спросил Егор. — Где все?..

— Миков на обеде, Лынев приходил, списки оставил на столе, Чекалин из района не вернулся, Семенов только что звонил, вас спрашивал… Щербаков еще просил позвонить, с завода вами интересовались…

Егор кивнул, постоял в приемной.

— Ну что, когда свадьба? — вдруг спросил он.

Антонина вспыхнула, стыдливо отмахнулась рукой.

— Да ну вас, скажете тоже! Прямо уж свадьба сразу!

— Дак сама же объявила, что замуж выходишь?! — удивился Егор.

— Да это папаня с Николай Митрофанычем настояли, — объяснила она.

— Как настояли? — не понял Егор.

Он даже сел на лавку возле стола, за которым работала Антонина.

— Да так! Я не хотела за него выходить, а папаня настаивал, про деньги какие-то говорил, что, мол, богатый жених, что взял в долг у него… Ну тут Левшин пришел, говорит, всем уж сказал на станции с папашиного согласья да с того, что я на него приветливо смотрела, улыбалась, а я на всех приветливо смотрю, что с того?

— Так-так-та-ак! — загорелся Егор, заставляя ее рассказывать дальше.

— Мне девятнадцать еще будет, а Николаю Митрофановичу сорок шесть. Конечно, не старик, но и не молодой уже, правда ведь?.. Через десять лет он старик уже, а я молода еще, что мне сиделкой его быть… Антонина покраснела. — Конечно, я не к тому, чтобы там поселиться только, но надо и наперед о себе думать, разве не так?..

— Так-так-та-ак! — кивнул Егор.

— Ну вот, он пришел, и давай они меня вдвоем уговаривать: объяви да объяви, брошку подарил дорогую, а потом, мол, скажем, расстроилось все… Левшин жалостливо так: «Ну хоть на молве твоим женихом побывать, хоть в этом мне уступи, не губи уж репутацию мою…» Чуть не заплакал. Я и уступила.

— Понятно, — проговорил Егор. — А заходила потом к нему чего?..

— Да папаня послал, что-то из Москвы Николаю Митрофановичу привезли для отца, я не знаю…

— Та-ак…

— Еле вырвалась! Обниматься полез, — Антонина смутилась. — Да и рада, что объявила, а то Семенов уж замучил своими приставаниями!..

— А чего он? — не понял Воробьев.

— Да обниматься лезет и к себе вечером приглашает. Сейчас хоть присмирел.

Они сидели в приемной, не зажигая света, и Егор залюбовался ее лицом, выступающим из сумрака, горящим мягким внутренним светом.