Владислав Романов - Врывалась буря [Повесть]

Кончался июнь, стояла теплынь, и Егор с Антониной разговаривали в саду на лавочке позади дома. Ее белое лицо с разлетом черных бровей, точно стерлось, посерело, а красивые большие глаза, обычно завораживающие Егора, теперь погасли, потускнели, но все равно, стоило Егору ее увидеть, как он оробел и беспокойно смял кепку.

— Левшин тоже… враг?.. — сразу же спросила она.

Егор не ответил, нахмурился.

— Этого я сказать не могу, — проговорил он. — Просто не знаю…

— Мне теперь, конечно, уже нельзя будет работать вместе с вами, я знаю, я хочу только, чтобы вы, именно вы, Егор Гордеич, верили мне в том, что я… — голос у Антонины дрогнул, — что я ни сном, ни духом не ведала ни о чем! Вы верите мне?..

— Я-то верю, — вздохнул Егор, взглянул на Антонину, и она опустила голову.

— Расскажи мне, интересовался ли отец нашим расследованием, что ты ему отвечала, какие вопросы он задавал или Левшин, словом, все, что помнишь! Это очень важно, Тоня!

Антонина понемногу стала рассказывать. Да, отец интересовался, но она старалась от этих разговоров уходить. Спрашивал два раза и Левшин. Первый раз относительно Бугрова: по правде ли его выпустили или сообщников на него, как на приманку, хотят поймать.

— А ты что ответила?

— Я сказала, что по правде… Разве не так?..

— Так-так-та-ак! — кивнул Егор.

— А второй раз спросил, когда московский уедет и что происходит… Это перед пожаром еще… Я сказала, не знаю. Ищут…

— Вспомни, есть дома у Левшина тайники?

— Тайники? — удивилась Антонина.

— Ну да, где он прячет что-то.

— Не знаю… — Антонина пожала плечами. — Я один раз и была всего.

— А вот деньги? Он действительно занимал у отца или ты тоже не поняла?

— Я тоже не поняла, — кивнула Антонина— Обычно отец всегда брал у Николая Митрофановича в долг, а тут отец в долг дал…

— У отца не спрашивала потом? — спросил Егор.

— Нет, забыла…

Антонина замолчала, глядя перед собой. Сад сходил вниз, к речке, а за речкой — луга, за ними — лес, а еще дальше уже синели горы. Изредка налетал прохладный ветерок, касался их лиц, а они молча сидели на скамейке, словно завороженные этим тихим июньским деньком, теплом и тишиной.

— Неужели отец враг? — спросила Антонина.

— Да… — твердо ответил Егор.

— И его бы расстреляли?..

— Судили бы сначала…

— Но он же… — Антонина запнулась. — Если это и так, то его втянули, заставили, и я знаю, кто!.. Знаю! — выкрикнула она.

— Он работал еще на Колчака, — помолчав, сказал Егор. — Так что… Тебе надо вот что, Тоня… — Воробьев впервые назвал ее так, и она вздрогнула. — Тебе надо, наверное, пойти работать на завод. Я позвоню Парфенову, Щербакову, если надо, и тебя возьмут. Нельзя одной с этими мыслями сидеть дома. Дети за отцов не отвечают. Конечно, трудно примириться с этой мыслью, но что делать. Вспомни о матери, ты молода, выйдешь замуж, все забудется. Время многое стирает из памяти. Ты комсомолка, вникни в общественную работу… Вот такой тебе совет!..

Егор, хоть, казалось, и все слова сказал, но с места не двинулся. Оставалось меж ними еще невысказанное, чего ни она, ни он никогда не касались, но Антонина знала о том давнем чувстве Егора к ней, чувстве, к которому она раньше относилась лишь уважительно. Не один Егор заглядывался на нее, не раз засылали к ней сватов, но Антонина все выжидала, надеясь, то ли на принца заморского, то ли на чудо, но уж очень ей хотелось уехать из Краснокаменска, и, предложи ей это любой, она бы согласилась. Время шло, ухажеры сменялись, Егор оставался. Он никогда не заговаривал об этом, точно зная, что пока не время, и теперь она ждала его слов, хоть в глубине души понимала, что именно-то теперь это и невозможно.

— Я вот что еще хотел сказать, — хрипловато начал Егор.

— Не надо, Егор Гордеич, — неожиданно для себя оборвала его Антонина. — Отец хоть и мертв, но всегда будет стоять меж нами… Видно, не суждено при этой жизни свидеться нам! — она медленно поднялась и, больше не сказав ни слова, ушла.

Егор вернулся в отдел уже после обеда. Лынев доложил, что после ухода Егора Антонину приходил проведать Левшин. Разговора как такого между ними не состоялось. Он уговаривал ее уехать на Волгу, там зажить по-новому, она молчала. Он принес ей две плитки шоколада, бутылку яблочного сока. Сок и шоколад отправлены на экспертизу.

Миков доложил, что Левшин очень нервничает, ходит мрачный, запирается у себя, в комнате дежурного, и никого не впускает. Штора тоже плотно занавешена. Похоже, что готовится к побегу. Егор медлил, не зная, что ему предпринять.

В шесть снова позвонил Миков. Левшин работает, но его, Микова, засек и неизвестно что может выкинуть.

— Что ты предлагаешь? — спросил Егор.

— Надо брать, Егор Гордеич, в ночь уйдет! — вздохнул Миков.

— Та-ак!.. Буду собирать всех! — Егор бросил трубку. Не успел он подняться, как ворвался Сергеев, поставил на стол баул с драгоценностями.

— Во! Бублики! В бане в трубе, сволочь, хранил! — выпалил радостно Василий Ильич, раскрыл баул: кольца, серьги, украшения грудой лежали внутри. — А ты гляди, что на низу! — Сергеев разгреб драгоценности и вытащил пузырек с белым порошком. — Тот самый, что Бугрову подсунул! Головой ручаюсь!

Егор не выдержал, сорвался. Велел отнести баул на место и писать объяснение, на каком основании он самолично, не имея на это никаких прав, произвел обыск, а пока Егор отстраняет его от работы.

Сергеев побагровел, но Егор уже гнал его вон.

— Все, надоело! — рубанул рукой воздух Воробьев. — Надоела твоя партизанщина, Василий Ильич! Или до сих пор ничему не научился?! — кипел Егор.

— Неужели выгонишь, рука не поднимется на того, кто тебя спас тогда, в девятнадцатом?! Да не подними тогда я отряд, не возьми город мы, гнить бы тебе в земле! Опомнись, Егор!

— Иди отнеси баул на место, я отстраняю тебя от участия в операции, — глухо проговорил Егор.

— Э-э-э-х, бублики! — Сергеев вышел, так хлопнув дверью, что посыпалась штукатурка.

Позвонил Лынев, сообщил, что в бутылке сока обнаружены частицы такого же вещества, что и ранее в крови Мокина. Сообщение о данных химанализа из Свердловска запрашивается. Егор приказал ему взять Семенова, понятых, экспертов и произвести обыск дома у Левшина. Потом он позвонил на вокзал Чекалину.

— Будем брать Левшина через двадцать минут, — сообщил он. — Подключайте к наблюдению Рогова. Я выхожу!

Он вышел на крыльцо, запер на ключ отдел. Остановился, усмехнулся, вытер рукой лицо. «Антонине надо будет помочь, — подумал он. — Она нарочно ему отказала, чтобы его не запятнать. Вот уж натура! В кого только? Мокин всего боялся. В мать?.. А что он-то? Что, Егор Гордеич, скажешь?.. Когда враг, даже такой, как Левшин, то его рано или поздно, но можно поймать, уличить, а вот себя в таких деликатных вещах не всегда поймаешь за хвост. Ведь она понимает, какие последствия относительно ее могут быть. Шутка ли, отец — враг народа! Прав ли он с Сергеевым?.. Неизвестно. Был бы Виктор Сергеевич, он рассудил. Но тут хоть ясно одно: страдает дело. Если кто увидит, как Сергеев затаскивает обратно этот баул, то вполне могут сказать, что ОГПУ подбросило его Левшину. А драгоценности да порошок уже улики серьезные, повод для ареста. Если не извести, не вытравить у Сергеева эту черту, то надо его убирать из отдела».