Евгений Коршунов - Операция «Хамелеон» [трилогия]

«Люди полковника Роджерса, — подумалось Стиву. — Плохо, если никто не видел, как меня арестовывали!»

Он попытался вспомнить — не было ли поблизости хоть случайных прохожих? Нет, как назло, никого не было.

Машина миновала ворота университетского городка и понеслась по улицам Луиса. Был вечер — тот самый миг, который отделяет шумный и безалаберный ночной Луис от Луиса дневного — озабоченного, делового, спешащего. Короткие сумерки взорвались вспышкой яркого оранжевого цвета — в городе зажглись фонари.

Голова кружилась все больше.

«А может быть, все же лучше было бы остаться в госпитале?»

Стив закрыл глаза и откинулся на сиденье.

Надо собраться с силами, сосредоточиться. И он решил думать о чем-нибудь другом, только не о том, что ему предстояло и к чему он давно уже был внутренне готов.

Например, о том же университетском госпитале. Стив уже бывал здесь — навещал больного товарища.

Сначала нужно было стоять в очереди внизу, около конторки, за которой сидел невозмутимый старик в круглых железных очках, совершенно седой. К нему обращались с почтением, называли его «папа». Он долго и с достоинством листал толстые книги, отыскивая фамилию больного, к которому пришли, старательно читал ее и затем поднимал взгляд на робко переминающегося с ноги на ногу просителя.

— Доктор велел не пускать, — говорил он в раздумье. — Случай очень серьезный…

Тогда родственник налегал животом на конторку и выкладывал на нее пару монет.

— Ну, ну, деревенщина! С дерева, что ли, только слез, — орал старик. — Нечего здесь грязь разводить!

И, делая вид, что смахивает пыль с конторки, старик ловко сгребал монеты.

— Папа, будь добрым, — жалобно говорит проситель. — Доктор-то и не узнает!

— Знаем мы вашего брата, — ворчал старик. — Да что сделаешь! Все мы люди. А доктора тоже, ученые, колют и колют людей. Может, родное лицо увидеть — и лекарства никакого больше не надо. Идите уж, — вздыхал он. — Палату-то знаете?

— Знаем, не первый раз…

И родственники — человек пять-шесть с детьми всех возрастов — чинно шествовали в коридор налево — холодный, ведущий в холл, откуда разбегались другие коридоры, крытые по полу линолеумом, по которым сновали девушки в высоких белых наколках и синих форменных платьях с белыми передниками — санитарки.

У сестер были фиолетовые платья. А врачи — здесь были врачами только мужчины — ходили в белых халатах, коротких, с голыми по локоть руками.

Санитарки были молоденькими все до одной. По правилам госпиталя здесь могли работать только незамужние — и сестры и санитарки. Как только девушка выходила замуж, ее сразу же увольняли. Но замужем были многие и всеми силами скрывали это от администрации.

Время от времени разражались скандалы: старшая сестра вдруг начинала подозревать у кого-нибудь беременность, и тогда после осмотра врачом, если подозрения подтверждались, несчастную с позором изгоняли.

Кто и почему ввел это нелепое правило, никто точно не знал. А требовать его отмены девушки не решались.

Стив давно уже хотел организовать здесь отделение Конгресса молодежи, но девушки были инертными, да и у парней из конгресса — стоило лишь завести речь об университетском госпитале — сразу же срывались шуточки отнюдь не политического характера.

Гоке тоже был против.

— Нам нужны революционные бойцы, а не бабьи юбки, — говорил он.

«Гоке. Интересно, где он сейчас? И когда он решился на штурм посольства — уже накануне, когда они договаривались о совместных действиях, или в последний момент, у запертых решетчатых ворот?

Как все-таки Гоке изменился!»

Они были погодками и родились в одной деревне. Их отцы дружили. И когда на плантации какао, которым жила деревня, напала «черная болезнь» и мистер Грин, начальник района, приказал срубить и сжечь все деревья, их отцы вместе подались на угольные шахты — в Ива Велли. Там был верный заработок — небольшой, но верный. Два раза они приезжали оттуда на рождество, и тогда в их домах собиралась вся деревня. И Стив и Гоке то и дело бегали с пустыми колебасами — сушеными тыквами — к потайному колодцу в роще за деревней — там в большой железной бочке из-под керосина хранился «иллисит джин» — самогон из пальмового сока.

Иногда администрация района присылала в деревню полицейского — конфисковать «джин». Правда, до сих пор все обходилось — толстый Кардинал Джексон, вождь деревни, всегда умел договориться с чернокожим полицейским, но если готовилось празднество и «джина» изготовлялось особенно много, его на всякий случай хранили в общественном тайнике.

Празднества обычно продолжались дня три, и потом шахтеры уезжали обратно без единого пенса, но с полными колебасами выпивки — расплачиваться за проезд.

Лихие водители разбитых грузовиков, окрещенных «буш-такси», считали, что самогон облегчает и сокращает им дорогу, и охотно принимали таких пассажиров.

На третий год на шахты уехала вместе со всеми своими детьми и мать Гоке. Мать Стива осталась в деревне. Так было ближе к Луису, вернее, к Центральной тюрьме Луиса, где тогда — уже в третий раз! — сидел преподобный Самуэль Огву, родной брат матери. Друзья прозвали его за смелость в борьбе за свободу — Симба — Лев, — и никто тогда не рискнул бы назвать его «Старый Симба».

Мать ездила навещать его каждый месяц и несколько раз брала с собою маленького Стива. Обычно они долго сидели у высокой тюремной стены и ждали вместе с толпой родственников других заключенных.

Арестанты, в широких белых рубахах с синими полосами, в таких же штанах и босиком, проходили мимо них небольшими группами — по восемь-десять человек.

Они шли и размахивали тяжелыми, острыми мачете, которыми косили траву в городских скверах. Полицейский, затянутый в серый мундир, изнемогая от жары, плелся сзади. Вид у него был унылый и измученный, и даже дубинка, свисавшая на шнурке, привязанном к кисти правой руки, казалась ему в тягость.

Стив все удивлялся: почему когда-нибудь арестанты не нападут на полицейского, не отнимут у него дубинку и не убегут?

Не бежал и Симба. Правда, его не водили косить траву в городском парке, на стадионе или ипподроме. Его называли «политическим», и начальник тюрьмы, северянин-гвианиец, относился к нему с уважением, не говоря уж о стражниках и других заключенных.

Потом Симбу отправили куда-то на далекие острова, — подальше от Гвиании.

Как-то утром, когда мать толкла ямс, а Стив как старший из детей раздувал угли в старой чугунной жаровне, к ним в компаунд пришел учитель — преподобный мистер Эванс Ошилим, в черном сюртуке, торжественный и важный. В руках он держал газету.

Так Стив узнал, что его отец, как и отец Гоке, как и еще восемьдесят семь шахтеров, бунтовал и требовал, чтобы белые люди платили им больше денег. И тогда были вызваны солдаты — черные солдаты, они стреляли по бунтовщикам. И все восемьдесят семь человек были убиты.