Евгений Коршунов - Операция «Хамелеон» [трилогия]

Через два часа отряд вошел в Игадан. Броневики Даджумы подоспели вовремя: у полицейских казарм и у дворца премьера Юга шел бой.

Хорошо обученные, прекрасно вооруженные солдаты отряда «антимятежной» полиции одну за другой сметали пулеметным огнем волны атакующих солдат и горожан. Но как только к казармам подошли броневики, огонь оттуда разом прекратился.

Даджума приказал повернуть к дворцу премьера.

Его осаждали солдаты, пришедшие из Дады — они тоже примкнули к повстанцам. Броневики навели свои пушки на красные стены кирпичного здания, и Даджума через мегафон предложил осажденным немедленно сдаться.

Огонь прекратился, но дворец покинули лишь женщины и дети. Премьер разрешил уйти всем, кто не хочет умирать. Он приказал жене забрать детей и идти. Жена прижалась к нему, заголосила.

— Иди! — сурово приказал премьер и отвернулся. И лишь когда его первенец, сын, наследник, курчавый шестилетний малыш, прижался щекой к его крепкому бедру, в лице премьера что‑то дрогнуло. Но он совладел с собой и даже не оглянулся, когда слуга тащил прочь рыдающего ребенка.

Он отстреливался до последнего патрона из старой армейской винтовки…

Петр так и не дотронулся до еды. Было решено пораньше встать, чтобы еще ночью, ближе к рассвету, успеть к мосту через Бамуангу.

Слуга повел их, освещая путь керосиновой лампой к домику, выделенному для ночлега. Лампа прыгала в такт его шагам, и свет ее вырывал из сгустившейся темноты то одинокие кусты, то стволы редких деревьев, то углы других домиков, уже занятых приезжими.

— Вот мы и дома, — устало сказал Войтович, швыряя на большую кровать свой потрепанный портфель. Ему с Петром отвели одну комнату на двоих, другую, соседнюю, Жаку.

Слуга поставил на пол лампу и молча ушел, осторожно притворив за собою дверь.

Петр огляделся. Все было как в Каруне. И здесь над огромными кроватями висели грязноватые антимоскитные сетки, и здесь по углам пылилась десятилетняя паутина, а на раковине умывальника лежал огрызок мыла.

Войтович шумно фыркал и плескался под душем, смывая с себя красную пыль саванны. Он исколесил уже большую часть Африки и давно смирился с самыми невероятными неудобствами. Здесь была свежая вода, постель и крыша над головой, он с удовольствием поужинал и выпил бутылку пива. Он был доволен жизнью.

— Иди мойся! — весело предложил он Петру, появляясь из ванной. — Горячей воды нет, но зато вдоволь холодной. — Он фыркнул и потянулся. — Ну и устал же я!

С размаху бросился на необъятную, скрипучую кровать и сейчас же захрапел.

Даже холодный душ не снял напряжения. Петр вылез из старой, пожелтевшей от времени ванны, надел пижаму — голубую, еще московскую, и вытянулся на постели.

Но сон не шел. Несмотря на то, что окна были распахнуты настежь, в комнате было душно. К тому же Анджей громко храпел. Его храп сливался с какафонией звуков ночной саванны: треск цикад, какие‑то шорохи, чей‑то писк. Время от времени взвывали шакалы, им отвечали лаем собаки. Ритмично бил глухой барабан ночного сторожа.

Лев… Симба… Что крылось за всеми событиями в стране? Почему Нначи так навязывал ему эту безделушку? А поведение сержанта там, в саванне, вдруг увидевшего золотой значок?

Лишь под утро Петру удалось забыться ровно на полчаса.

— Эй! Эй! — раздался почти сейчас же голос Жака. — Вставайте!

Войтович оборвал храп и, не открывая глаз, опустил ноги на пол.

— Вставайте, коллега!

Петр чиркнул спичкой и зажег свечу — он всегда возил их с собою.

— Готовы?

Жак стоял у окна, вырисовываясь черным силуэтом на фоне серебристо‑лунного света.

За окном урчала машина — это Дарамола прогревал мотор.

Рест‑хаус спал. Поеживаясь от предутреннего холодка, они вышли из домика. Дарамола открыл багажник и принялся поплотнее укладывать дорожный скарб.

— Холодно? — спросил его Жак.

Шофер молча кивнул — он был одет в толстый коричневый свитер, шею закрывал шерстяной шарф, щегольская шляпа с короткими полями и перышком глубоко надвинута на уши.

Наконец все заняли свои места. Машина заурчала громче и осторожно, словно нащупывая дорогу, принялась выбираться из лабиринта гравиевых дорожек и декоративных кустов.

Попетляв, Дарамола вывел ее на пыльную дорогу, бегущую через спящий городишко, а затем машина вырвалась на прямую ленту шоссе.

Было еще темно, и «пежо» летел по коридору света, прорубаемого фарами. Черные придорожные кусты стремительно набегали и откатывались назад. Иногда прямо из‑под колес вырывались тяжелые птицы и тут же садились на обочину. В одном месте Дарамола крутанул рулем и объехал убитого дикого козла, лежавшего на краю шоссе. Животное вышло ночью на дорогу и было сбито, видимо, в темноте тяжелым грузовиком.

Жак, сидя рядом с Дарамолой, внимательно вглядывался в темноту. Лицо его было напряжено, он чуть подался вперед.

— Неужели что‑нибудь видишь? — удивился Петр. Жак усмехнулся.

— Не хуже гепарда в ночной саванне! В Алжире надо было стрелять первым и без промаха. И при свете, и в темноте. Иначе бы я не сидел сейчас с вами в этой машине…

На шоссе то и дело встречались свежие зеленые ветки. Они лежали одна за другой — на ровном расстоянии друг от друга. Дарамола притормаживал.

Ветки означали, что впереди ночуют грузовики каравана, везущего арахис — с самого Севера, из Каруны — к океану, к пыльным складам порта Луис.

И действительно, ветки приводили прямо к черным грузовикам с прицепами, доверху груженными мешками. Иногда под машинами мелькали огоньки маленьких костров — это значило, что водители проснулись и готовятся в дорогу.

Они обогнали несколько таких караванов, уже тронувшихся в путь. Отдохнувшие водители спокойно уступали дорогу, приветливо махали рукой. Все грузовики шли с Севера — они вышли еще позавчера, и вряд ли кто‑либо из шоферов знал, что за события происходили в стране.

Навстречу не попадалось ни одной машины, и это тревожило. Жак молча разглядывал карту, взятую у Войтовича, и кривил губы. Он подсчитывал мили, оставшиеся до моста.

Все они хорошо знали этот мост через Бамуангу. Собственно, мостов было два. Бамуанга в этом месте разливалась необыкновенно широко, и как раз посредине нее находился большой зеленый остров. Когда‑то на этом острове был рынок рабов. Южные племена приводили сюда пленников, захваченных в схватках с соседями, преступников, осужденных старейшинами на продажу в рабство, иногда даже родственников. Но это уже бывало редко — только в очень неурожайные годы, когда племя почти умирало с голоду.

С северного берега Бамуанги на остров тоже прибывали рабы. Их приводили северные племена.