Юрий Авдеенко - Сколько зим…

Еще внизу Каиров обратил внимание: окна первого этажа висят низко над землей, в доме едва ли есть подвал.

…Услышав, что он из контрразведки, Дорофеева не испугалась, не смутилась. Наоборот, с интересом, точнее - с любопытством, посмотрела на Каирова. Без улыбки, но вполне гостеприимно сказала:

- Чувствуйте себя, как дома, полковник. Давайте я помогу вам снять шинель.

- Я сам. Ради бога, не принимайте меня за дедушку.

- Зачем же? - улыбнулась Татьяна. - На мой взгляд, человеку столько лет, на сколько он выглядит.

- Я смотрю, вы прогрессивно мыслите.

- Не терплю условностей.

Каиров пристально посмотрел ей в глаза. Она выдержала взгляд.

Он сказал:

- Я думаю, разговор у нас с вами получится.

- Вы хитрый, - ответила она.

- Неожиданный вывод.

- Цыгане все хитрые.

- Я не цыган.

- Армянин?

- Я из Азербайджана.

Она села на диван. Перебросила ногу за ногу. Платье из серо-голубой материи сжалось в складки и теперь лишь самую малость прикрывало колени. Откинувшись, она вдруг заломила руки и стала поправлять прическу.

Голова Каирова уже давно из черной превратилась в цвета махорочного пепла, и он, конечно же, понимал: поза, в которой сейчас находится Татьяна, давно разучена и отработана. Но вместе с тем именно жизненный опыт не позволял сделать иного вывода - эта дама сложена безукоризненно.

- Вы обо мне плохо думаете? - внезапно спросила Татьяна.

- Я думаю о вас хорошо.

- Нет. Вы обо мне плохо думаете. Я красивая, и все мужчины думают про меня одно и то же, - горечь была в ее голосе и во взгляде тоже.

- К сожалению, я пришел сюда пе как мужчина, - он понял, что упускает инициативу в разговоре.

- Я вам не верю.

- У меня единственный способ убедить вас в обратном: задать несколько вопросов.

Она недоверчиво покачала головой и сказала устало:

- Все начинают с этого.

- У ваших поклонников бедная фантазия, - пошутил Каиров. И вынул портсигар. - Разрешите?

- Пожалуйста, - она поставила перед ним пепельницу. Вновь опустилась на диван. Пожаловалась: - Я несчастливая.

- Сейчас не время говорить о счастье, - нравоучительно заметил он. Прикурил от зажигалки.

- Что вы, мужчины, понимаете во времени. Вот вы мне в дедушки годитесь, а на вас смотреть приятно. И куда угодно с вами пойти можно.

- Благодарю.

Татьяна грустно усмехнулась:

- Доживи я до ваших лет - на меня никто и не посмотрит. Для женщин другой счет времени, полковник.

- Может, вы и правы… Но я все-таки перейду к делу. Когда вы познакомились с майором Сизовым?

- Какое это имеет значение? - вдруг напряглась она. И взгляд ее похолодел. И на лице обозначилась бледность, может быть, от испуга.

- Не задавайте встречных вопросов, - кажется, рассердился Каиров.

- В декабре. Число не помню. Но можно уточнить. Он пришел в библиотеку. Я выписала ему читательскую карточку. Там стоит дата.

- Видимо, вы знали его близко. Не было ли в поведении Сизова чего-либо подозрительного?

- Все мужчины одинаковы. В глаза: ля-ля, хорошая, милая. А из дому вышел - ни одной юбки не пропустит.

- У него была женщина?

- Значит, была, если письма писала.

- Вы их видели?

- Одно. Ну и этого достаточно.

- Поспешный вывод. Прежде необходимо прочитать письмо.

- Он учил меня другому. Ударил по лицу, сказал, чтобы я не смела читать чужие письма.

- Письмо сохранилось?

- Нет.

- Может, вспомните содержание?

- Ничего интересного там для вас не было.

- Охотно верю… Но любопытства ради хотел бы услышать.

- В начале письма она слюнявилась: дорогой, любимый… Встретиться бы желала, да обстоятельства не позволяют. Видно, замужняя, шлюха… Просила на брата по-воздействовать, который после контузии совсем опустился. И теперь вениками торгует возле бани.

- Дубовыми?

- А вы откуда знаете?

- Проходил мимо бани… Там всегда вениками дубовыми торгуют.

- Не знала. В бани не хожу. У меня ванна… Правда, горячей воды сейчас нет. Но я моюсь холодной. Привыкла. А кожа от этого становится эластичнее и здоровее. Смотрите, - она заголила руку выше локтя. Кожа у нее была смуглая, хорошо сохранившая следы прошлогоднего щедрого загара.

- Что было еще в письме?

- Ничего. - Ей был неприятен этот разговор. Настолько неприятен, что бледность, будто талый снег, исчезла с ее лица. И теперь, от злости ли, или простого раздражения, оно было покрыто большими розоватыми пятнами.

- Кем подписано письмо? - спросил Каиров.

- Подпись неразборчива.

- Обратный адрес?

- Без адреса, - она отвечала, нервно покусывая губы.

- Не обратили внимания, из какого города отправлено письмо?

- Местное… Поэтому я и выгнала его. Последнюю неделю он жил в гостинице.

- Вещей своих Сизов не оставил у вас?

- Все забрал. Позабыл только фляжку.

- Покажите ее.

Татьяна без всякой охоты встала с дивана. «Странная она женщина… - подумал о ней Каиров. - А может, и нет. Может, все закономерно. Родилась красивой.

В своем роде произведение искусства. Легкомысленная. Это тоже от рождения… Как бы выглядела жизнь на земле, если бы все женщины были вот такими красивыми. И такими легкомысленными. Наверное, сложились бы другие обычаи, нравы. Понятие морали было бы тоже совсем иным.

Почему она так разговаривает со мной? То злится, то кокетничает. Скорее всего Татьяна иначе и не может разговаривать с мужчиной. Она привыкла нравиться. Привыкла, как пьяница к алкоголю».

Татьяна принесла фляжку. Обыкновенную, из алюминия. В зеленом матерчатом чехле. Встряхнула. Булькнула жидкость.

- Что здесь? - спросил Каиров.

- Вино. Рюмочку?

- В первой половине дня не употребляю.

- Хорошая привычка.

- Сизов пил?

- Много. Но никогда не пьянел. Только глаза краснели.

- Я заберу с собой фляжку. Слейте вино в графин.

- Графин не пустой. А это вино выпейте во второй половине дня за наше знакомство.

- Спасибо, - Каиров встал. - Скажите, Сизов вел с вами разговоры о событиях на фронте?

- Редко. Мне кажется, они не очень интересовали его. Он любил повторять, что теперь фронт везде.

- Это точно. Спасибо… Всего хорошего. Извините уж…

- Пожалуйста, пожалуйста, - вежливо ответила Татьяна.

Рыбколхоз «Черноморский» притулился к морю за высокой, ступающей в волны скалой, на которой моряки поставили мощную береговую батарею. Там же и глазастые прожекторы. Ночью, словно пули, темноту пронизывают. А днем спят под густыми пятнистыми сетками. Скала, стройная, точно девушка, красивая, приметная. Немцы на нее в сорок втором зуб точили. Только устояли моряки. Сколько чернобрюхих, крестастых самолетов дельфинами в море кувыркались!

Пострадал рыбколхоз. Конечно, меньше, чем город. Но… Семилетнюю школу прямым попаданием в щепки разнесло. На рыбзаводе от коптильного цеха лишь груды кирпичей остались. С полдюжины жилых домов тряхануло. Правда, прямых попаданий в дома не было, но с окнами, с дверями распрощаться пришлось.