Юрий Авдеенко - Сколько зим…

- Нельзя, мам. Война! Если она шпионка, если ее власти ищут… Тогда судить нас будут за то, что мы врагу способствуем. И даже очень расстрелять могут…

Он хотел убедить ее доводами. Хотя и не верил в такую возможность.

- Матерь божья! Прости… Все на себя возьму. Я без сына все сделала. И гребень, значит, сничтожила, и деньги забрала. А ты на работе был…

- Нельзя, мама.

Но она уже поспешила к печке, открыла заслонку и кинула в печь гребень.

Вначале ему пришлось отбросить мать на пол, потом сунуть руку в огонь. Счастье, что кость на гребне не вспыхнула. Она будто запенилась по краям. И все.

Он, словно боясь, что пыл его угаснет, пропадет решимость, побежал в другую комнату, схватил чемодан квартирантки.

Но мать не выпустила его из дома. Она вцепилась в чемодан. И Жан тащил ее до самой двери. А она кричала:

- По-гу-бил! По-гу-бил!

У двери чемодан распахнулся. Деньги вывалились. Она кинулась на них, пытаясь накрыть телом. Потом стала рвать пачки. И бросать. И деньги кружили по комнате.

Мать выла. Может быть, она сошла с ума.

Выслушав Жана Щапаева, Золотухин отвез его к Каирову.

Мирзо Иванович долго рассматривал гребень. Сказал Щапаеву:

- Молодец, ты угадал, это шифр. - Потом обратился к Золотухину: - Дмитрий, прояви находчивость. Добудь бутылку вина. Мы должны выпить с этим парнем.

Расшифрованный текст Каирову принесли лишь под вечер.

В короткой записке Японец сообщал Кларе, что за устойчивую связь с центром отвечать не может. Профессиональной радиоподготовки не проходил, стал радистом по случаю.

Нефтеперегонный завод, по его мнению, - дело сложное. Он никогда раньше диверсиями не занимался. Своей задачей считал сбор информации. Лично встретиться с Кларой не имеет права, таков приказ центра.

Любопытно, но не густо. Кто же этот Японец? Радист по случаю? В Южной тоже был задержан радист. Значит, им нужна связь. У них что-то раньше случилось со связью…

Каиров захлопнул за собой дверь душного кабинета. На воздух. К набережной. Прыгая с блока на блок - они были громадные, железобетонные, обросшие мягким, как бархат, мхом, - Каиров спустился к морю, очутился возле воды, которая плескалась совсем тихо. Крутоносый катер серебристой окраски шел поперек бухты. Волны, подымавшиеся за кормой, точно крылья, быстро устремлялись к берегу, и море меняло цвет и искрилось, как костер. Сырой воздух чуть различимым маревом висевший над морем и над набережной, источал запахи, самым сильным из которых был запах брома. Каирову здесь дышалось легко и свободно.

Итак, Клара могла искать в штольне передатчик. Нашла она его или нет - записка на этот вопрос ответа не дает. Можно предположить, что она не нашла передатчик. Значит, нужно еще раз проверить эти старые штольни.

Все следует проверять, даже маловероятные предположения. Такова одна из заповедей контрразведки. Как бы ни был хитер и умен враг, он всегда может совершить ошибку, выбрать не самое лучшее решение. Ему могут отказать нервы, изменить выдержка.

Случай с Сизовым тому лучшая иллюстрация. Агент, прошедший разведшколу, был убит интендантским офицером при попытке завербовать последнего… Оборот непредвиденный. Неразоблаченный агент становится жертвой дилетанта. Этот вариант не сразу приходит в голову тем, кто его послал. В гибели Сизова они усматривают прежде всего действия советской контрразведки. Поспешный вывод рождает не менее поспешное решение - Погожева покидает госпиталь в Перевальном. Нервозность явная! Похоже, она оказалась одной из причин провала агента-радиста по кличке Длинный на станции Южная. Впрочем, территориальные органы государственной безопасности и внутренних дел хлеб даром не едят. И, возможно, Длинный совсем не нервничал. Возможно, взяли его чисто и профессионально ребята наши только потому, что оказались опытнее, умнее…

Ладно, не будем отвлекаться.

Погожева, предположим, остается без связи. Вернее, у нее есть связь, аварийная, запасная, через какого-то Японца, которого центр не подчинил ей… Японец не радист. И не диверсант. Он собирает информацию. Японцем может оказаться очень старый, давно внедренный агент.

Старый, давно внедренный…

Каиров больше не хочет дышать бромом. Вернее, он бы не против, но у него другие заботы. Ему срочно нужно поговорить с начальником гарнизонного Дома офицеров. Очень срочно…

О безопасности Татьяны Чирков позаботился. В читальном зале, углубившись в чтение газет или журналов, постоянно сидел кто-нибудь из оперативных сотрудников. Посты были выставлены и возле дома, где жила Дорофеева. По дороге от места работы ее, разумеется, незаметно должны были сопровождать назначенные Чирковым люди.

Он пришел к ней в библиотеку, выбрав момент, когда там не было посторонних. Она смотрела на него спокойно, без радости и без скорби. Будто никогда не была его женой. Будто они не любили друг друга, не были вместе счастливы.

Он попросил ее пройти с ним за стеллажи. И, заслоненные книгами и полками, они стояли словно в длинном, высоком ящике. За долгие годы он впервые очень близко видел ее лицо. И понял, что кожа у нее не такая гладкая и свежая, как в прошлом. И взгляд другой - лишенный самоуверенности.

Ясно, она не могла знать, для какой цели привел ее за стеллажи Чирков. Конечно, могла догадываться. Но и могла надеяться на иное, лучшее, потому что надеяться никому не заказано.

Протянув бумажку с номерами телефонов, он предупредил:

- Если придут с паролем, позвони по любому из этих телефонов. Спроси: «Вы заказывали «Былое и думы»?» Тебе ответят: «Неделю назад». Тогда скажешь: «Книга поступила».

- Хорошо, - жалобно ответила Татьяна.

- Тебе страшно?

- Ничего. Только… Какой-то тип уже целый час сидит в читальном зале.

- Это наш человек. Не пугайся.

- Роксана нашли?

- Еще нет.

- Они убили его.

- Или он дезертировал. Пожалел, что тебе доверился, и сбежал.

- Нет. Они убили его.

Татьяна говорит убежденно, точно сама видела преступление, но Чирков понимает, что она ничего не видела, что это страх. Обыкновенный, заурядный страх.

Теперь он не чувствовал в душе злости на Татьяну. И сама она вся - обыкновенная, заурядная. Любви к ней у него больше не было. Он даже не очень осуждал ее, полагая, что женщина столь редкой красоты едва ли предназначена для одного мужчины, рядового, обыкновенного. Может, природа, создавая Татьяну, ориентировалась на Александра Македонского или Наполеона…

- Как ты живешь? - спросила она.

- Война.

- Скоро кончится?

- Доживешь, не состаришься…

- Ты когда-нибудь вспоминаешь обо мне?

- У меня редко бывает свободное время.

- Зато я утопаю в нем.

- Каждому свое… Не забудь про «Былое и думы».