Евгений Цыбульский - Рукопожатия границ [Сборник рассказов]

— Ничего не поделаешь, — говорил он, когда мы пили чай. — Я житель городской. Самый страшный зверь, которого я встречал, — бульдог наших соседей.

Я обещал ему, что весной обязательно пойдем посмотреть на тетеревиный ток. Ну и рыбалка у нас отменная. В той протоке, где он однажды купался, берут лещи килограмма по два.

— В томате? — спросил Аверин.

— Нет, уже жаренные на сливочном масле.

С этого дня Аверин в чем-то неуловимо переменился. Если раньше его ничто не интересовало, кроме спортивных передач по радио, то теперь, возвращаясь из наряда, он обязательно сворачивал на лодке к острову. Мне рассказывали, что он поднимался на валуны и долго сидел, разглядывая лосей, будто любовался ими. В нашей степ-газете появилась карикатура: Аверин в форме, с бичом в руке и пастушеской свирелью, а рядом с ним мирно пощипывает травку лосиная семья. Подпись гласила: «Мечта, мечта…» Аверин был изображен похоже, и я смеялся, разглядывая карикатуру. Вдруг сзади раздался его голос:

— А по-моему, не смешно, товарищ капитан. Я и в самом деле думаю приручить их.

Я обернулся. У Аверина было серьезное лицо.

— Читали в газетах, как в одном совхозе лосей приручили? Их там даже в сани впрягают вместо лошадей.

— Ну, — сказал я, — на это у нас, пожалуй, времени не хватит. А взрослого лося все равно приручить невозможно. Так что художник прав: «Мечта, мечта…»

И все-таки при каждом удобном случае Аверин сворачивал к острову. Меня это радовало и тревожило одновременно. Радовало, что человек открывает для себя новый, неведомый ему мир природы, в который я и сам влюблен. Тревожило, что мысли Аверина могут пойти в сторону от главного — от службы и от занятий, хотя я ни в чем не мог его упрекнуть.

А на заставе уже привыкли к тому, что Аверин ходит на остров, и без насмешек относились к этому увлечению, даже спрашивали порой: «Ну, как там твои парнокопытные?»

День, когда молодой лось отважился съесть крутопосоленный ломоть хлеба, оставленный на видном месте, был для Аверина праздником. Это случилось в начале апреля, когда снег осел и лед должен был вот-вот потрескаться. Лоси объели на острове кору и теперь разгребали снег и ели мох. Немудрено, что молодой лось потянулся за хлебом, положенным на камень. Но прогулки по льду пора было кончать, и я запретил нарядам пользоваться дорогой через лед.

Последние льдины ушли к концу месяца, и как-то под вечер Аверин зашел ко мне и попросил разрешения взять лодку.

— К подопечным? — спросил я.

— Так точно.

— Передавайте привет и наилучшие пожелания.

Он улыбнулся, и через окошко я видел, как он бежит по тропе к причалу, где стояли наши лодки.

Аверин вернулся часа через два и снова постучал ко мне.

— Разрешите доложить, товарищ капитан? Лосей уже трое. Ну, если бы вы малыша видели — умора! Ножки вот такие, как палочки, и длиннее его самого. Я хотел сфотографировать, да уже темно было… — Он потоптался на месте и сказал, глядя в сторону: — Голодно сейчас им на острове, товарищ капитан. А у нас для коровы сена было заготовлено, сами знаете, на сто лет…

Я понял его. Мы действительно заготовили в прошлом году много сена. Я разрешил Аверину взять сено для лосей и, не выдержав, сказал:

— Знаете что, поехали вместе. Хочу сам поглядеть на малыша.

Наш старшина Бодров, человек прижимистый, сразу же прибежал ко мне, едва только Аверин обратился к нему за этим сеном. «У нас здесь что — пограничная застава или кружок юных натуралистов, товарищ капитан?» Пришлось объяснить ему, что прав Аверин, а не он, и старшина ушел, ворча себе под нос, что, если так, пусть Аверин пьет лосиное, а не коровье молоко.

Мы поехали на следующий день. Аверин сидел на веслах, я на носу лодки, а вся корма была завалена мешками с сеном. Аверин постарался на совесть.

Осторожно мы выбрались на остров и вынесли сено, я прошел несколько шагов в глубь острова и за кустарником сразу увидел лосиху с детенышем. Горбоносый малыш, пошатываясь, подошел к матери и потянулся мордочкой к ее замшевому брюху. Но лосиха, испуганно поглядев в мою сторону, бросилась прочь, малыш поковылял за ней, смешно передвигая ноги. Казалось, он втыкает в землю тоненькие негнущиеся палочки.

Мы оставили сено на поляне, сели в лодку, и Аверин сказал:

— Как-то надо назвать малыша, я полагаю.

— Ну, это уже ваше дело, — ответил я. — Это ваш крестник.

— Кузя, — предложил Аверин. — Очень подходит. Верно?

Я не ответил. Я сидел и думал о том, что Аверин серьезно огорчится со временем. На острове будет мало зелени, и к осени, скорее всего, лоси съедят все, что можно съесть. Зимой они и в лесу не нашли бы ничего лучше. Лето проживут, а вот осенью, когда лосенок подрастет, им нечего будет есть, и тогда… Но я ничего не сказал Аверину. Чудесный малыш с горбоносой мордочкой стоял у меня перед глазами.

Несколько раз Аверин ездил с сеном на остров, и в нашей стенгазете появились фотографии Кузи. Вот Кузя сосет мать, вот стоит на скользком валуне, смешно растопырив ноги-палочки, вот ткнулся мордочкой в сено, но не ест, а просто нюхает: что это уплетают с таким аппетитом его мать и старший брат?

Как обычно, лето принесло нам много забот. Длиннее и тяжелее стали дороги. Ушла тишина, та самая, которую я так люблю зимой. Лес наполнился птичьими голосами и шумами.

У самой границы пограничники подняли рысь: где-то там было ее логово. Временами прямо на притаившихся в нарядах солдат выходили выдры. Стало труднее слушать границу, и Аверин реже бывал у Кузи…

Он вел дневник своих наблюдений. Как-то раз он показал его мне. Это была толстая общая тетрадь, куда Аверин вклеивал между записями фотографии.

«Кузя растет. Пропала неуклюжая манера ходить. Ходит нормально, как положено. Шерсть у него потемнела. Лосиха лижет его и, когда чует меня, толкает мордой, чтоб уходил».

«Попробовал подойти ближе. Говорю только одно слово: „Кузя, Кузя“. Он вроде бы и рад подойти, да мать не разрешила. Все убежали».

«Видимо, с воспитанием ничего не получится. Кузя — животное дикое, и в нем говорит инстинкт: человека надо бояться. Как переделать этот инстинкт, я пока не знаю, да и времени нет. Служба все-таки. Вчера провалился в болото, старший наряда помог выбраться…»

«Ура! Кузя отбился от матери и долго стоял, когда я подходил, а потом все-таки удрал. Чем они питаются, не пойму. На острове, по-моему, харча для них маловато…»

Аверин сам почти догадался о том, что я знал давно, но не хотел говорить ему. В один прекрасный день он может выйти на остров и никого не увидеть. В этом была и опасность: если звери пойдут на ту, чужую сторону, к тому же ночью, они могут наткнуться на наш наряд… И теперь я каждый раз предупреждал старших наряда о том, что, возможно, в сторону границы пойдут лоси. Так оно и получилось, только не ночью, а днем.