Александр Авдеенко - Над Тиссой (из пограничной хроники)

Кларк поморщился:

— Поберегите, майор, эти душераздирающие эпитеты для слабонервных.

Он сел на ближайший стул, перекинул ногу на ногу и, высокомерно улыбаясь, ждал продолжения допроса.

«Я опытнее вас, майор, — как бы говорил он всем своим видом. — Умнее. Хитрее. Дальше вижу. И, кроме того, не забудьте, что я уже успел примириться со своей участью, мне нечего терять, не о чем жалеть и, значит, некого и нечего бояться. Как не трудно догадаться, майор, работа вам предстоит адски трудная».

Зубавин закурил. «Пан Белограй», не дожидаясь приглашения, бесцеремонно протянул руку к папиросам. Зубавин достал новую коробку «Казбека», положил перед арестованным. Оба некоторое время молча дымили, откровенно, в упор рассматривая друг друга и готовясь к поединку.

Как ни бравировал этот «пятый» нарушитель, но он был бессилен скрыть от Зубавина истинное своё состояние. Печать животного страха, печать обречённости, помимо его воли, ясно проступала на высокомерно-наглом лице. Под глубоко ввалившимися, лихорадочно воспалёнными глазами нависли свинцовые мешки. Губы мертвенно побелели, утончились, высохли. Кончик носа заострился, побелел, словно отморожен.

Зубавин придвинул к себе стопку бумаги, обмакнул перо в чернила и задал тот обязательный первый вопрос, которым начинается всякое следствие.

— Фамилия?

Арестованный помолчал усмехаясь.

— Иван Фёдорович Белограй, — сказал он. — Если это вас не устраивает, тогда Сидоров. Или Петров. Согласен и на Иванова.

— Меня больше всего устраивает ваша настоящая фамилия.

— О, майор, вы чересчур многого хотите. Такие вещи, как настоящая фамилия, мы не обязаны хранить в памяти. Мы их прочно забываем. Навсегда!

— А вы всё-таки попытайтесь вспомнить.

— И рад бы, но…

— Помочь?

«Пан Белограй» с живым, неподдельным интересом посмотрел на майора. «Что-нибудь он знает или… Ничего ему не может быть известно. Даже в Америке лишь немногие посвящены в моё прошлое». Вслух он сказал:

— Майор, вы напрасно употребляете свои усилия — память моя несговорчивая.

— И всё-таки мы попробуем. — Зубавин тем же ровным, спокойным голосом, каким говорил до сих пор, сказал: — Кларк! Ральф Кларк. «Колумбус»!

Мертвенная бледность, затаившаяся на губах «пана Белограя», хлынула на его щёки, на лоб, на подбородок.

Минуту или две продолжалось молчание. Наконец Кларк скривил рот улыбкой.

— Поздравляю, майор. — Он закурил новую папиросу. — Вам, разумеется, уже заготовлены погоны подполковника, повышение в должности и так далее.

Зубавин, подождав, пока Кларк выговорится, выдвинул ящик письменного стола, достал пачку фотографий, положил их перед арестованным.

— Освежите свою несговорчивую память, «Колумбус», ещё и вот этими данными, полученными нами от одного фотолюбителя, вашего постоянного спутника в прогулках по Москве. Как вам известно, он провалился, пойман с поличным.

Кларк увидел фотографии, на которых был запёчатлён он, Ральф Кларк, в тот период своей жизни, когда жил в Советском Союзе на легальном положении, в качестве члена миссии «союзной державы». Вот групповой, военного периода снимок. Человек двадцать молодых людей, одетых в новую, ещё не обношенную офицерскую форму, выпускники артиллерийского училища, толпятся перед закрытым окошком театральной кассы. Чуть в стороне от них, в скромном пальто, в кепке с длинным козырьком, стоит Кларк. В его руках заветные бумажки, дающие право посмотреть спектакль. Десятки офицерских глаз с вожделением устремлены на «лишние билеты». Кларк улыбается в знак того, что рад бы, мол, всех офицеров осчастливить, но, к сожалению… он показывает два пальца: дескать, только два билета может уступить.

Вот ещё фотография, на которой Кларк изображён на вокзале. Он сидит на скамье, в многолюдном зале ожидания, и, полузакрыв глаза, якобы дремля, прислушивается к тому, о чём говорят пассажиры, прибывшие в столицу из разных концов Советской страны. Третья фотография запечатлела Кларка в момент, когда он, сидя за рулём, что-то фотографирует через автомобильное стекло.

Четвёртая, пятая, шестая, седьмая, десятая и двенадцатая фотографии тоже уличали Кларка в деятельности, ничего общего не имеющей с тем, чем должен заниматься представитель дружественной союзной державы.

— Ну как, не забыли все эти картины?

Да, Кларк хорошо помнил, что все эти снимки были тайно сделаны в своё время его коллегой по посольству, младшим клерком Джексоном. Действительно, он был его постоянным спутником в прогулках по Москве. В уединённые минуты отдыха, за виски или коньяком, изрядно подвыпивший Джексон не раз донимал своего приятеля, демонстрируя ему фотографии, о существовании которых долго не подозревал многоопытный, способнейший Кларк.

Зубавин собрал фотографии, положил в ящик письменного стола.

— Итак, — Ральф Кларк, «Колумбус», воспитанник тайного колледжа.

Кларк поспешно кивнул головой. На его лице уже не было ни высокомерной усмешки, ни превосходства. Оно выражало откровенное отчаяние. Но через несколько секунд это выражение сменилось другим — надеждой. Зубавин, с любопытством наблюдавший за Кларком, усмехнулся про себя. «Для него ещё не всё потеряно. Ему померещился выход из безвыходного положения. Интересно, на что же он надеется?»

Кларк выпрямился, вскинул голову, сказал с торжественными интонациями в голосе:

— Майор, я решил быть до конца откровенным. Но я хотел бы, чтобы всё мною сказанное было зафиксировав но полностью. Прошу пригласить стенографистку.

Зубавин снял телефонную трубку, набрал номер и кратко приказал:

— Зайдите ко мне.

Вошёл молодой лейтенант в светлых роговых очках, с разлинованной пачкой бумаги в руках. Он молча занял, повидимому, своё привычное место за маленьким столиком в углу кабинета.

— Я вас слушаю. — Зубавин посмотрел на Кларка.

— Так вот!… — «Колумбус» растопыренными пальцами расчесал спутанные кудри, потом провёл ладонью, как бы умываясь, по лицу. — Мне недавно исполнилось двадцать восемь лет. Из них я почти полтора десятка безупречно служил американской разведке. На меня всегда возлагались большие надежды: в тайном колледже, в годы стажирования, в период самостоятельной деятельности. Мне доверяли. Меня готовили для больших дел. Мне пророчили важные посты.

Зубавин внимательно слушал Кларка, стараясь понять, догадаться, ради чего тот так охотно решил «быть до конца откровенным», какую цель преследует.

Кларк продолжал свою исповедь уверенной скороговоркой, гладко округлёнными, явно заготовленными фразами. Он подробно рассказал, когда, где и что успел сделать для американской разведки, назвал всех своих шефов, их клички, обрисовал черты их характера, привычки, перечислил всех, с кем был связан в своё время, вспомнил многие старые явки, не забыл и новые, рассказал во всех подробностях, кто способствовал ему в переходе границы и с какими намерениями обосновался в Яворе.