Николай Панов - Всадники ветра (Двойники)

Прижавшись к забору, некто второй простоял несколько секунд неподвижно. Но либо он не обладал решимостью первого, либо не надеялся на крепость своих мускулов. Как бы то ни было, он не повторил движений предшественника, а снова заскользил вдоль стены, очевидно, ища подходящей лазейки для проникновения внутрь…

Прошло полчаса. Из разорванных туч выглянула усеченная луна, залив улицу, забор и сад тусклым неверный светом. Плыла ночная тишина…

Для человека, лежащего совершенно неподвижно в высокой сырой траве да еще на враждебной территории, полной всевозможных опасностей — срок в тридцать минут может показаться очень значительным! Лежать на ноющих локтях, чувствовать, что все тело пропитывается дрожью ночного холода и не спускать глаз с трех световых квадратов перед глазами — вот основное занятие человека, пробравшегося в чужой сад с определенной целью! А если к этим неудобствам прибавляются муки раненой совести — дело становится из рук вон плохо! Именно переживаниям такого рода суждено было терзать душу ночного незнакомца, распростертого на животе репортера Мака.

Вчера вечером в назначенный срок он пришел к Иванову. Военлет был дома, здесь же сидел его друг — техник Фенин — квадратнолицый человек в ситцевой косоворотке, выглядывавшей из под серого, потертого пиджака. Сидели у стола под портретами Ленина и Маркса, пили чай, разговаривали. Хозяйничала жена Иванова.

В ее наружности не было ничего особенного или бросающегося в глаза — тоненькая брюнетка, среднего роста, со свежим, вздернутым лицом и кудряшками стриженой головы. В синем платье, обнажающем ее хрупкую шею и худые, полудетские руки, она совсем не походила на женщину двадцати четырех лет. Она неслышно двигалась по комнате, почти не вмешиваясь в разговор мужчин. Но один нелепый случай странно запечатлел эту женщину в уме Мака.

Конечно, это была его собственная вина!

Нужно же было проговориться, нарушить данное слово, без всякого повода разбить спокойствие этих симпатичных людей. И из-за чего?

Произошло это совсем неожиданно. Иванов, постепенно вызванный Маком на воспоминания, рассказывал о своем прошлом. Рассказал несколько эпизодов фронтовой жизни, о своем плене у белых, о бегстве из плена, о том, что только благодаря случайности он не попал в Москву работать на центральном аэродроме…

— Хороший город Москва, — поддержал разговор Мак, — магазины, театры… Вы в котором году были там, товарищ Иванов?

— Я не был в Москве! — небрежно заметил военлет. — Говорю, только мимо проезжал. Еще тогда…

Но у Мака явилось острое желание продолжить свою тему.

— Ну как не были? Бросьте, товарищ! Я знаю прекрасно… А дочь профессора Добротворского?

— Дочь Добротворского? — выставил Иванов над столом свое костлявое лицо. — А при чем же здесь она?

Мак прикусил губу. Он понял, что Нина Павловна здесь не только не при чем, но и специально взяла с него обещание не говорить об этом вопросе! Но непонятное запирательство Иванова… Не только дух хорошего журналиста, но и смутная ревность были разбужены в нем. Он тоже облокотился на стол.

— При чем дочь профессора? Да при том, что именно в Москве состоялось ваше знакомство с ней. Помните? Конечно, это между нами… Если уж сорвалось…

Военлет медленно покачал головой.

— Вы что-то путаете, товарищ! Правда, вчера я видел на бульваре эту развязную девчонку. Но никогда я раньше не встречался ни с кем, даже отдаленно похожим на нее!

— Не встречались? А портрет с вашей надписью, подаренный ей? Я сам видел этот портрет! И кроме того, так отзываться о женщине… — дрогнувшим голосом сказал Мак и обвел комнату глазами.

Тут только он понял всю неуместность своей непонятной настойчивости.

Жена Иванова стояла, вытянувшись у двери, совсем бледная, с полуоткрытым напряженным ртом.

Жена Иванова стояла, вытянувшись у двери, совсем бледная, с полуоткрытым напряженным ртом.

Она пристально смотрела на вставшего из-за стола, бледного и нахмуренного мужа.

— Товарищ, говорю вам, что здесь какое то недоразумение, — отчетливо выговорил военлет, по привычке поднося руку к носу, — я не знал и знать не хочу ни вашего сумасшедшего профессора, ни его дочери. Что касается портрета — это явная провокация. Вы видели сами?

Вся эта сцена ярко проступила в сознании лежащего в профессорском саду Мака. Как глупо, как удивительно глупо! Конечно, после слов военлета и повторного взгляда на его жену, он сразу понял, что надо делать! Он взял свои слова обратно, сказал, что видел портрет мельком, что, вероятно, это было сходство и даже, кажется, довольно отдаленное! Он совершенно примирился с Ивановым! Но сверкающие черные глаза Маруси и ее деланно спокойные движения ясно сказали, что все эти шаги немного запоздали. Хотя Иванов отчасти виноват сам. Разве нельзя было замять разговор в начале? Какой смысл был так обострять этот опасный момент?

…Одно из окон — одиночное — потухло. Мак переменил положение. В глубине террасы раздался легкий звук. Высокая белая фигура выступила из балконной тьмы, спускаясь к садовой дорожке.

— Александр Ильич! — раздался осторожный шепот.

Он вскочил с земли. Фигура придвинулась ближе. В застывших пальцах журналиста очутилась горячая и мягкая женская кисть.

— Вы озябли, бедный! Ждете давно? — она засмеялась — нервно и коротко. — Пройдемте, сядем тут! — ее рука подхватила его под локоть.

Они подошли к садовой скамейке, четким профилем выступающей в лунной тьме. Они сели, — около самого лица Мака выступало ее прекрасное, четкое лицо.

— Нина Павловна! Нина! — Мак прижал к губам ее руку. Она отстранилась.

— Погодите! Потом! Вы понимаете, что в такой час было бы жестоко с моей стороны из-за одной любви к вам заставлять вас мокнуть в этой траве! Мне нужно было незаметно поговорить с вами. Дело…

— Нина, милая, какое там дело! Дело — чепуха! Нина! — он снова постарался обнять ее за уклонившуюся талию.

Он придвинулся ближе, она вскочила со скамьи. Она отступила — белая и мерцающая, — он сделал быстрое движение и схватил ее повыше локтя. Она слабо вскрикнула — он уже обхватил ее другой рукой и припал губами к ее сухим, уклоняющимся губам. Кровь ударила в голову. Какой-то сверток выскользнул из под ее платья и упал на дорожку. Он все сильнее сжимал ее слабо сопротивляющееся тело, покрывая его быстрыми поцелуями…

Оглушительный выстрел, прокатившийся глухим эхом, почти сейчас же последовавший второй, звон разбитого стекла и топот в глубине дома сразу привели Мака в себя. Ему показалось, что какое-то проворное существо быстро промчалось и скрылось в глубине сада. Оба освещенные окна в доме погасли, потом вспыхнули снова. Шум затих. Все это осознал Мак, все еще продолжая сжимать обеими руками крепкое женское тело.