Михаил Любимов - И ад следовал за ним: Приключения

Но хватит философствовать… Итак, на следующее утро я проснулся рано и сразу встал, как бегун, на стартовую дорожку в ожидании сигнального выстрела. Позвонили: вышла на завтрак. Я сломя голову помчался вниз по лестнице, придал физиономии… как бы вам сказать? этакое скучающее выражение – с таким лицом Онегин являлся на бал или наводил лорнет на ложи незнакомых дам – и открыл дверь кафе, где одиноко сидела моя избранница, по-нашему – объект.

Наши взгляды встретились на миг, она тут же снова уткнулась в меню, а я помотал головой и со страху прямо подошел к ней.

– Извините, могу я подсесть за ваш столик? В зале никого нет, а мне скучно сидеть одному…

Прямо скажем, более идиотского предлога не сыщешь, но, видимо, моя растерянность и непосредственность подействовали на нее благоприятно, а если она действительно была связана с разведкой, то представляю, как хохотала в душе.

– Пожалуйста… пожалуйста.

Дальше пошел обычный треп: “Вы не с юга? почему акцент?” – “Я из Франции…” – “Да не может быть! Так хорошо говорите! Где вы изучали наш язык?” – “В Сорбонне”. – “А по-испански вы не говорите?” – “О, какой у вас испанский! Неужели у вас так хорошо преподают? Откуда вы?” – “Да приехал к диссертации готовиться…” – “Какое совпадение! И я тоже! А какая у вас тема?” – “Татаро-монгольское иго. Знаете, если бы не татары, мы обогнали бы европейские народы… мы ведь стали на пути татар, как стена…” – “Я кое-что читала об этом…” – И пошло – пудрил я ей мозги не без вдохновения и не без результата. Договорились встретиться у библиотеки, потом пошли в музей. “Ах, какие у вас импрессионисты, не хуже, чем в Париже! ” – “Хотите, я покажу вам иконы? А вот взгляните, какой уникальный Гоген!”

В живописи я был неплохо поднатаскан, ибо одно время дружил со старым художником-абстракционистом, правда, когда впал я в панику из-за неопределенности своего нестукаческого положения, пришлось вымарать его из списка знакомых.

Юджин налил себе в бокал и пошел за льдом, а я включил музыку и снова не пощадил Бригитту, прижались мы тесно, и пахла она призывно, была некая тонкость в ее запахе, к которому примешивались ароматы “Коти” (“Цыганка с картами – дорога дальняя, дорога дальняя – казенный дом!”), – и все это врывалось в мои мефистофельские широко разверзнутые ноздри.

Фауст вернулся из кухни и улыбнулся, глядя на наш танец:

– Вы все-таки страстотерпец, Алекс!

Страстотерпец так страстотерпец. Приятное словечко, хотя и старомодное. Играй, играй, страстотерпец, на разрыв аорты с крысиной головой во рту, играй, пока играется, вот стукнет лет шестьдесят, схватишься за голову: зачем жил? Почему забыл о душе? Зачем грешил? Что оставил человечеству? Посадил ли хотя бы одно дерево? Да посадил! На субботнике в монастырском подсобном хозяйстве! А Бригитта хороша… Ах, вовсе я не страстотерпец и не женолюб, просто я люблю жизнь, и что делать, если звуки и запахи затягивают меня в свой прекрасный водоворот… Что там вечность? Существует ли она? А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. От Матфея. От “Черного Джека”. Аминь.

– Вы будете слушать? Садитесь к столу, наливайте виски! И ты, Рита, тоже садись, хватит с ним танцевать! Итак, после музея двинулись мы в ресторан самого высокого класса, там и зеркальные потолки, и фонтан с карпами, которых официант вылавливал прямо из воды… Карпыч дал мне полный карт-бланш и целую пачку денег: шикуй, брат, только достигни цели! Из ресторана направились в наш отель, прямо ко мне в номер, взяли коньяку и шампанского… Думаете, почему я так подробно рассказываю? Просто эта история перевернула мою жизнь, заставила посмотреть на себя со стороны… но это потом. Тут уж, простите, некоторые оперативные детали. Карпыч, прогнозируя различные вероятности, в том числе и благоприятное развитие событий – мне не совсем удобно говорить об этом при Бригитте, – настаивал, чтобы сие действо разворачивалось в моем номере и ни в коем случае не на территории Нинон (“Ты к ней в номер не ходи, удерживай в своем. Хорошенько напои ее «белым медведем», ясно?”). Карты, правда, полностью не раскрывал, но явно недооценивал мои познания в шпионских делах, не учитывал, в какой среде я вырос, а я еще в детстве прочитал о секретных службах целые горы литературы. Так что Карпыч столкнулся с человеком просвещенным и напрасно сделал вид, что удивился моему вопросу о секретном фотографировании (“Что за чепуха? Зачем? Ты об этом не думай, делай, что тебе говорят!”).

И пошел я на бой, на смертный бой. Нервничал сильно, пили мы убойную смесь шампанского и коньяка, пили из стаканов, стоявших на круглом подносе у графина с питьевой водой, я не успевал наливать, поднимая тосты за приятное знакомство, в общем, начал я ее целовать, но моя красавица вдруг побелела, превратилась в бесчувственный труп и, шатаясь, проковыляла в туалет. Выворачивало ее жестоко, но вернулась она оттуда хотя и поблекшая, но полная сил, начала раздеваться, и я тоже времени зря не терял, сбросил свои импортной ткани брюки-клеш и повесил их на стул, который пришлось пододвинуть поближе к дивану. И вот закончены все прелиминарии, полк рвется в бой, авангард вступил в город… и вдруг телефонный звонок! “Убери стул! – слышу повелительный крик Карпыча. – Убери стул побыстрее!” Тут я смекнул, что спинкой стула загородил объектив, вмонтированный в стену. А пока я убирал – финита ля комедиа! Пропал весь мой пыл, и вдохновение улетучилось мгновенно, без всякой надежды. Был я тогда настолько юн, что даже не понял, как такой пассаж мог произойти! К счастью, ей снова стало плохо, довел я ее до номера под бдительными очами нянечек-стукачек, договорился на следующий вечер. И вдруг понял: ничего у меня не выйдет, не отвязаться мне теперь от мысли об объективе фотокамеры!

На следующее утро побежал к врачу, в столице тогда много висело частных объявлений о мочеполовых болезнях. Доктор усмехнулся, пророкотал что-то и за восемь рваных вколол мне целый шприц какой-то дряни. Карпычу я об этом рассказывать не стал, постыдился, а он попросил меня, улыбаясь: “Ты, брат, старайся… по-разному… чтобы покартиннее, понял?” Выпили мы на следующий вечер лишь бутылку шампанского, и я сразу же приступил к делу. Черт побери, за что отдал такие огромные по тем временам деньги? Лицо в поту, руки ослабли, никакого эффекта! “Пошли ко мне, – шепчет она. – Мы, аспиранты, любим это дело!” Плюнул я на все и пошел за ней. У горничной глаза на лоб, и сразу же в номер телефонный звонок за звонком. И вдруг я ощутил свободу и радость, словно из тюрьмы вышел, укол взыграл во мне так, что ни телефонные звонки, ни стуки в дверь не мешали… Стою я в черных, до колен, трусах производства орехово-зуевской фабрики [46], о заграничных трусах тогда и не слыхивали, а Нинон смотрит на них в диком удивлении – ни у Диора, ни у Кардена таких не видела!