Андрей Остальский - Синдром Л

— Вот, — сказал он с гордостью. — Вот! Я сгораю от нетерпения узнать, как именно они вам пригодятся. В каком, так сказать, качестве.

Я взял гири, спрятал их за диваном.

А Шебякин направился в уголок и исчез за стоявшей там черной ширмой с китайскими иероглифами. Потом продолговатая его голова высунулась опять.

— Удачи! Предвкушаю — особенно с гирями! Ни пуха ни пера! — проверещала голова и снова исчезла.

— К черту! — ответила Сашенька.

— Одно слово: псих, — прошептал я ей.

— Не без того, — отвечала она. — Но вообще-то он нам условия создает. Для интимного проща… то есть для нежного общения.

— С какой стати? Бред сумасшедшего! — сказал я. Но мысль о нежном общении показалась мне чрезвычайно привлекательной.

Хотя явно имелись основания для беспокойства.

— Слушай, а он из-за ширмы своей не вылезет в самый неподходящий момент? — спросил я.

— Не вылезет… Но если в крайнем случае… То не все ли равно? Теперь-то уж, с товарищем Дамоклом над нами… не наплевать ли?

Я вынужден был согласиться. Хотя все равно мысль о том, что старикан, пусть даже нетрезвый и ширмой отгороженный, находится так о близко от нас, портила настроение. Не увидит, так услышит.

Из-за ширмы доносилось икание, но потом оно прекратилось. Затих старикан.

И я решил забыть о нем.

Повернулся к Сашеньке. К Шурочке.

В общем… и сам не заметил, как мы оказались лежащими на диване. В обнимку. Но потом я остановился. Мне упорно казалось, что в спину смотрят чужие глаза.

— Не могу отделаться от ощущения… что он за нами подглядывает, — прошептал я. — Извини.

Я поднялся и на цыпочках подобрался к загородке. Заглянул. Шебякин грузно сидел на небольшой софе опустив голову. Спал, похоже.

«Бред какой-то, — подумал я, — бред сивой кобылы».

Я вернулся на бордовый диван. Его кожа была неприятно холодной.

Наверное, мне следовало поцеловать Сашеньку каким-то совершенно особым образом. Но поцеловал неловко, по-подростковому. И дальше все было тоже… странно как-то, не очень душевно, на этом чужом холодном диване, между Дамоклом и спящим Шебякиным…

И, наверное, ничего вообще не вышло бы, но Шурочка и здесь была сегодня ведущим, а я ведомым. Благодаря ей нам все же удалось прорваться, взлететь… Мы были уже не на диване посреди чужой гостиной, нет, мы оказались где-то далеко-далеко, за тридевять земель, на другой планете…

Одно меня мучило: ведь это, наверно, последний раз. Самый последний. Значит, надо быть в сто раз более нежным. Но как? Я не умел. Оттого, что слишком старался, получалось только хуже. Но она… о, она умела, владела этим удивительным искусством. Карпе дием, шептала она. Ее любимое латинское выражение. Схватить день. Жить секундой, отрешиться от всего остального.

А потом мы рухнули с небес на землю, назад на бордовый диван. Приземлились опустошенные, едва дыша, но крепко держа друг друга за руки.

И только тогда напряжение стало отпускать меня. Я мог снова просто любоваться ее лицом, скулами, глазами, гладить ее, едва касаясь, кончиками пальцев.

Нет, все-таки это точно не только секс. В книгах такое читаешь — не веришь, усмехаешься. Знаем-с, знаем-с, как же! Поучите нас еще романтической любви. А лучше — с этим к тете Тоне из хозяйственного. Она еще со школы в романтическую любовь верит. В основном потому, что недотрахана.

Только вот эта «недотраханная» тетя Тоня права, оказывается! Вот ведь какая штука. Можно, выходит, прикипеть к другому существу так, что не разорвать. Так, что себя забываешь. И эти удивительные минуты после . Когда лежишь рядом и плавишься от нежности, впитываешь в себя ощущение ее кожи, ее запахи и ее тепло. Высшая точка чего-то. Всего.

— Ты знаешь, Шурочка, что бы ни случилось, ты не бойся… ты помни: мы все — лишь персонажи из твоего сна. Мы все тебе только снимся, — сказал я.

Она смеялась беззвучно, нежилась, купаясь в лучах света. И этот свет излучал я, да, я! От этого гордого понимания мне стало как-то очень легко.

И тут в наступившей тишине раздался звонок. Как в фильме, подумал я. Спасибо, «космонавты», что не пришли секундой раньше.

Шебякин заворочался за своей ширмой. Сашенька вскочила и босиком, натягивая на ходу юбку и кофточку, побежала к нему. Я слышал ее шепот. Не каждое слово мог понять, но общий смысл был: не надо открывать, а то пропустите самое интересное.

«Хм, — сказал я себе. — Наверное, у этих двоих какие-то свои секреты…»

А в дверь звонили все настойчивее.

— Не открывайте! — громким шепотом умоляла она. Но Шебякин, громко заворочался там, видно, пытаясь встать. Кажется, дело дошло до того, что она стала физически его удерживать, не давая подняться на ноги.

— Что ты себе позволяешь, девчонка! — возвысил голос старик. — Отпусти меня немедленно!

Наверное, те, за дверью, услышали шум в квартире. А может, прибор у них был соответствующий. Эхолот какой-нибудь сухопутный, для ловли отщепенцев. В общем, какая-то там суета за дверью началась, и она мне совсем не нравилась.

Сашенька выскочила из-за ширмы.

— Где моя сумочка?

— Да вот же она. — Я протянул ей изящную сумочку из белой кожи. Не отечественное производство, понятное дело. Балует ее Фазер. Я еще не так бы баловал, если б мог.

Но что это ей вдруг приспичило? Накраситься решила перед смертью, что ли? Все-таки загадка эти женщины!.. И уж кому-кому, а ей вообще никакая косметика не нужна.

Но я ошибся. Вовсе не косметичку извлекла она на свет. А средних размеров пистолет.

— «Парабеллум», — деловито сказала она. Сказала так, как будто это объясняло, почему огнестрельное оружие оказалось в дамской сумочке.

— А, ну тогда понятно, — сказал я. — Раз «парабеллум», тогда другое дело. Тогда все нормально. Обычная вещь. Непременный атрибут современной женщины.

— Смейся, смейся, — сказала она.

— Лучше дай его мне, — сказал я. — Я хотя и не лучший стрелок на свете, но зачет сдавал когда-то. Могу попытаться. Пульну пару раз. Хотя, ты знаешь, они же все в броне. Шлем, может, пуля и пробьет с близкого расстояния. А может, и нет. Но есть шанс, что оглушит. Мне один коллега рассказывал, что верное место только одно — в шею, между шлемом и бронежилетом на груди. Но это один сантиметр всего, сам Ворошилов не попал бы.

Я протянул руку, чтобы забрать у нее опасное оружие, но тут раздался грохот, и во входной двери образовалась большая дымящаяся дыра. Знаменитый броневой заслон оказался не таким уж неприступным. Но в ту же секунду Сашенькина рука взметнулась вверх. Она выстрелила три раза подряд. Это была почти автоматная очередь. Вот это «парабеллум»!

Но самым поразительным, даже пугающим, было отчетливое ощущение, что стрелял каким-то образом именно я, а не Сашенька. Даже в руке боль отдалась. Казалось, я только что ощутил тяжесть пистолета, отдачу почувствовал. Это же я ненавидел, это же я хотел выстрелить… И, кажется, выстрелил…