Богомил Райнов - Наивный человек среднего возраста

Это заявление мне неприятно, однако я не показываю своего разочарования. Не то чтобы я привязался к грязным улицам и отвратительному климату этой Богом забытой страны, но лично для меня именно нынешняя ситуация там особенно благоприятна. Некоторые наши предприятия снова почувствуют угрозу национализации. А когда эти господа ощущают, что им угрожает опасность, они вдруг становятся необыкновенно щедрыми к людям, готовым спасти их.

— В данный момент у меня есть только одна возможность — послать вас в Болгарию, — заявил Хьюберт.

— Это где-то на Балканах?

Он кивает:

— Вашего предшественника там только что отозвали при весьма скандальных обстоятельствах.

Шеф, вздохнув, устало добавляет:

— Отзываем того, кто потерпел провал в одном месте, чтобы заменить его другим, который потерпел провал в другом… Так и идут наши дела…

Я снова печально опускаю голову:

— Я искренне сожалею, что этот инцидент причинил вам такие неприятности… поверьте мне, искренне сожалею…

Он, взглянув на меня, начинает хохотать:

— Ха-ха-ха, если бы вы могли посмотреть на себя со стороны… вы просто сама оскорблённая невинность… Я бы просто разрыдался, если бы не знал вас как облупленного… «Кандид», ведь так вас прозвали в нашей школе по имени героя книги Вольтера, о которой все слышали, но никто не читал… Кандид, ха-ха-ха… Эта старая лиса — Кандид…

Хьюберт действительно меня хорошо знает, хотя и не как облупленного, и я отлично понимаю, что не все мои трюки здесь удаются. Но всё же двадцать процентов удачны, а это немало, если речь идёт о том, чтобы провести человека, который знает тебя почти как облупленного.

— Должен вас предупредить, — продолжает шеф, снова приняв серьёзный вид, — что условия в Болгарии сильно отличаются от тех, в которых вы привыкли работать. Местные органы необыкновенно бдительны… Агентура наша там ненадёжна, а у тех, кто понадёжней, небольшие возможности… Есть один-два человека, но их надо беречь и держать в резерве для более серьёзных заданий… Людей в нашем посольстве мало, и они не слишком активны в своей служебной деятельности, если не считать доносов, которые они строчат друг на друга… Эти «письменные работы», конечно, свидетельствуют о похвальном трудолюбии, но мы ждём от них деятельности другого рода… Впрочем, исчерпывающую информацию вы получите в отделе… — Он допил виски и взглянул на меня: — Ну, что скажете?

— Что я могу сказать? — Я сжал молитвенно руки. — Вы сами сказали, что мне даётся «шанс», и, может, только из соображений такта не сказали «последний»…

— Вы правильно поняли, — кивает шеф.

— В таком случае, что я могу сказать, кроме как поблагодарить вас… Я вижу, что вы единственный человек, который хоть сколько-нибудь мне доверяет…

— Да бросьте вы изображать из себя оскорблённую невинность, — добродушно прерывает меня Хьюберт. — Если говорить о доверии в смысле политическом, то никто, включая Главного, в вас не сомневается. А что касается другого…

Он замолкает и делает большим и указательным пальцами красноречивый жест, показывая, как пересчитывают деньги.

— Не хочу сказать, что наши люди столь безупречны, но никто не потерпит, чтобы дело приносили в жертву личным интересам… И потом, вы знаете, что кое-кто очень настроен против нас… Мы государство в государстве, однако и нам не всё дозволено, а в последнее время случаи коррупции, вызывавшие скандалы, слишком уж… участились.

Он снова начал было распаляться, но усталость, видно, уже берёт верх, потому что он замолкает, а затем произносит совсем другим тоном:

— В общем, поезжайте… Расширяйте агентурную сеть, покажите, на что вы способны, и воскреснете… Вы не всегда следуете божьим заповедям, но вы результативный работник, Томас. Так что оставайтесь и впредь таким, только будьте осторожнее.

Хьюберт берёт со стола магнитофон и поднимается, давая понять, что аудиенция окончена.

— Как Элен? — наконец догадывается он спросить и машинально нажимает кнопку магнитофона.

— Спасибо, хорошо, — отвечаю я с благодарностью в голосе под звуки приятной мелодии.

— Привет ей от меня. А вам — вот это! — И он протягивает мне маленький магнитофон. — Замечательный глушитель… и песенка чудесная… Простая искренняя мелодия, как вы… Кандид, ха-ха-ха…

Полёт, как всякий долгий полёт в самолёте, мучителен. Однако я человек терпеливый и в подобных случаях всегда говорю себе, что лучше дольше помучиться, чем погибнуть в авиакатастрофе.

Элен по обыкновению заняла место у окна, что даёт ей возможность повернуться ко мне спиной. Наглядевшись досыта на серую равнину облаков, над которой мы летим, она вытягивается в кресле и закрывает глаза, ещё раз давая понять, что хочет абстрагироваться от моего присутствия. Впрочем, я и не думаю ей навязываться, правила игры в наших отношениях давно установлены и будут соблюдаться до конца, то есть до того момента, когда одному из нас надоест играть в супружескую пару.

Я позволяю своей электронно-вычислительной машине отдохнуть от перегрузок последних дней и лениво просматриваю утренний выпуск «Нью-Йорк таймс», но вдруг ловлю себя на том, что взгляд мой останавливается не на статье о торговле наркотиками, а на бёдрах жены, приоткрывшихся, пока она спит или притворяется, что спит.

У неё и впрямь стройные, округлые бёдра. Но внезапное открытие, что именно эти бёдра, принадлежащие моей собственной жене, после трёх лет супружества могут ещё привлекать меня, вызывает у меня глухое раздражение.

«Моя собственная жена» — сильно сказано. В сущности, все эти годы она остаётся для меня едва ли не чужой женой, и, вероятно, поэтому я и желаю её как чужую жену. Наши интимные отношения ограничиваются тем, что она без стеснения раздевается и одевается на моих глазах и иногда, за неимением лучшего, пускает меня к себе в постель. Но даже в эти минуты она держится так, словно в любую минуту может сказать: «Хватит, ты мне надоел, уходи!»

Весь наш брак — это притворство, игра. И хуже всего то, что в этой игре у меня роль слабого. Я, разумеется, не настолько глуп, чтобы выдавать свою слабость и показывать, что я особенно ценю её женские достоинства, но как ни скрывай, а женщины всё равно чувствуют это. Кроме того, в наших отношениях физическое влечение — момент второстепенный, и Элен прекрасно знает, что если она меня чем-то и подчинила себе, то совсем не бёдрами и царственно-прекрасным лицом, а гораздо более существенным: деньгами.

Эта самая Элен, которая взяла себе в привычку держаться с видом сестры английской королевы, на самом деле — дочь обыкновенного лавочника, правда, преуспевающего и разбогатевшего, способного небрежным жестом вручить дочери в качестве свадебного подарка чековую книжку на каких-то двести тысяч долларов.