Борис Акунин - Странный человек: фильма пятая

После получения записки Странник расцвел. Из дома он теперь никуда не отлучался — и стращать не пришлось. Дело было не только в нехороших людях на крыше, которые то появлялись, то исчезали. Григорий не отдалялся от аппарата, ждал Главного Звонка.

— Теперя позовут, — уверенно говорил он. — Не завтра — послезавтра. Малого лечить надоть…

Верный Емеля был неотлучно при Учителе, а как же.

Чай уже из ушей выливался, но всё доили самовар, толковали о разной всячине. Посетителей в эти дни «странный человек» не принимал.

Теофельса забавляло, что богоносец уже сам прочно уверовал в свое предсказание — запамятовал, как винился в грехе злоболтания.

Но однажды случилось кое-что, после чего скептик был вынужден призадуматься.

— Заглянул я Зайцу энтому в его зенки — и как наяву узрел: рожу распухшую, язык торчит. Во какая во мне сила, — в десятый раз хвастал Странник.

Слушатель почтительно кивал.

— Еще что узрели, отче?

Тот прищурился.

— Не могу объяснить… Быдто четыре рога у него из башки, бронзовые… И по-над ими аньгел белый, с луком-стрелою… Такое мне было видение, а в каком смысле-разуме, не вмещаю. Ну, роги — понятно. Но кто на себя руки наклал, тому аньгел вроде и не положен?

Здесь-то Зепп и вздрогнул. Вспомнил вдруг, отчетливо: Зайцевич висел на люстре с четырьмя бронзовыми рожками, а на потолке, вокруг люстры, лепнина — амурчик с луком. Узнать про этакие подробности Страннику было абсолютно неоткуда.

Мистика!

И пришел Теофельс в состояние, для него не характерное — в смущение духа.

Налицо был явный, неоспоримый факт, которому уж точно не могло быть никаких рациональных объяснений. Вся логическая натура разведчика протестовала против этого обстоятельства.

Не бывает никаких пророчеств! Нет никаких чудес! Непостижимых явлений тоже! Он всегда на этом стоял, неколебимо.

А что-то такое, оказывается, все-таки существует…

Это требует осмысления и кое-какого изменения жизненных координат, дал себе задачу Теофельс — на потом, поразмышлять на досуге.

И свое отношение к «странному человеку» с сей минуты несколько скорректировал. Стал осторожней. Черт их, провидцев, знает, чего от них ожидать.

Даже мигрень от потрясения началась, мучительная. Это еще и бессонная ночь сказалась.

А Странник возьми и скажи:

— Что морщишься? Башка, чай, болит? Я вижу. Нут-ко, поди, сядь передо мной.

Взял Зеппа одной рукой за лоб, другой за затылок.

— Не надувайся, не противься. Ишь, натужился! Двери-то открой. А то у меня вся сила стратится, в дверь твою тыркаться. Надо чтоб моя душа с твоею соплелась. Как волоса в косицу…

Майор позволил себе немного расслабиться — и вдруг ощутил в теменной области, где гнездилась мигрень, странную прохладу. Странник пошептал что-то, оттолкнул Зеппа от себя.

— Всё. He болит уже. Я вот тебе свой гребень подарю. Будет башка трещать — почеши, пройдет. Я этак от похмелья поправляюся.

Совсем тут растерялся убежденный рационалист. Подумал: проклятая страна, воздух тут что ли такой — небылицы мерещатся.

От размягчения воли, от растерянности мог сделать какую-нибудь ошибку. Но тут случился инцидент, заставивший Зеппа забыть о мистической блажи.

Сначала донесся шум со стороны входа. Женские голоса, крики. Это было удивительно. Хоть в квартире постоянно находилось множество женщин (Зепп так и не мог их сосчитать), здесь никогда не кричали — Странник «бабьего ору» не любил. Плакали часто, шептались и молились беспрестанно, но чтобы звонкий молодой голос вот так, на весь коридор вопил:

— Пустите меня, пустите! Я знаю, он здесь! Добрые люди научили! Тимо-оша! Тимофей Иваныч! Что вы с ним сделали, шептуньи?

Если б голос не звал «Тимошу», Теофельс нипочем не догадался бы, кто кричит. А так — успел вскочить и ретироваться в темный уголок, за кафельную печь. Горничной Зине видеть здесь «господина Базарова» было совершенно ни к чему.

Шумная девица уже прорвалась и на кухню. В рукава, в подол ей вцепились несколько старушек-чернавок, но Зина волокла их за собой. Кто бы мог подумать, что под кружевным передником бьется столь горячее сердце?

Григорий изумленно глядел на воинственную особу, сумевшую преодолеть все препоны.

— Ты кто?

— Куда ты его дел, злой старик? Он раненый, он не понимает! Что тебе от него надо? — со слезами воскликнула Зина. — Ты его заколдовал!

Пока разбирались, кто она такая и зачем пожаловала, Теофельс, вжав голову, прошмыгнул в каморку, где спал Тимо. Тот всегда спал, когда нечем было себя занять.

— Вставай, разбиватель сердец! — пнул его Зепп. Помощник сел на топчане, в руке у него словно сам по себе возник револьвер.

— Was? Что слючилос?

— Полюбуйся. Выгляни в щелку.

Тимо выглянул.

С агрессоршей общими усилиями кое-как совладали — вытолкали в коридор. Она упиралась, плакала.

— Тимоша! Я тебя неделю искала! Ты хоть живой? После того как операция «Ее светлость» перестала быть актуальной, бывать у княгини Теофельс, конечно, перестал. Написал, что срочные дела требуют присутствия на прииске — и адьё. Естественно, и «Тимоше» стало не до амуров с субреткой.

— М-да, — хмуро молвил Зепп. — Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана.

— Она меня искаль. — Тимо вздохнул. — Она саботился. Кароши девушка.

Но майор был настроен неромантично.

— Она не отвяжется. Знаю я влюбленных женщин, о проблема, Тимо. Ты создал, ты и реши. Мне сейчас осложнения ни к чему.

Слуга-наперсник жалобно сморщил и без того жеваное лицо:

— Нет, пашалуста…

Скажите, какие нежности. От Тимо он этого никак не ожидал.

Определенно в здешней атмосфере таился какой-то расслабляющий, вредный для немецкой души дурман.

— Ну смотри, сердцеед. Пожалеешь.

Случилось это в тот же день. Верней, на исходе суток, перед полуночью.

В это мертвое время, когда посетителей нет, шпики в подворотне не дежурили. Один, правда, дремал на ступеньках в парадной. Когда раздался звонок и сонный швейцар, ворча, пошел спрашивать кто, филер встал и зевнул.

Швейцар вполголоса переговаривался с кем-то через щель. Потом снял фуражку, поклонился и распахнул створки.

В подъезд двинулась целая процессия: впереди двое богатырей в ливреях, потом две женские фигуры, сзади мужчина в котелке. Он сунул швейцару красненькую.

— Куда? К кому? — с подозрением спросил агент Охранного.

— Василий! — повелительно произнесла старшая из женщин, в горностаевой ротонде (на молодой была распахнутая заячья шубка).

Котелок вышел вперед, дал казенному человеку две бумажки.

— Ничего не видел, ничего не слышал. Ясно? Агент с сомнением ответил: