Роберт Ладлэм - Стратегия Банкрофта

– Знаешь, у меня с арифметикой нелады, – обреченно заметил Джереми. – «Сумасшедшие деньги» – это больше или меньше, чем «целая прорва»?

– Эй, послушайте, соблюдайте права человека, – произнесла Сюзанна голосом, от которого свернулось бы молоко. – Нельзя лезть в личную жизнь Андреа.

– Двенадцать… – тихо промолвила Андреа. – Двенадцать миллионов.

Наступила гнетущая тишина. Пораженные гости переглянулись. Наконец Джереми, поперхнувшись непрожеванной лапшой, залпом опрокинул бокал «Вуврэ».

– Ты нас дуришь, – выдавил он.

– Это шутка, да? – спросила Мелисса. – Или, точнее, импровизация, да? – Она повернулась к Сюзанне. – Помнишь, я брала уроки в студии актерского мастерства? Андреа помогала мне оттачивать импровизацию, и я всегда считала, что у нее получается лучше, чем у меня.

Андреа покачала головой.

– Я сама не могу в это поверить, – пробормотала она.

– Значит, гусеница превращается в бабочку, – заметила Сюзанна. У нее на щеках появились два красных пятна.

– Двенадцать миллионов долларов, – тихо повторила Мелисса, чуть ли не нараспев, как делала она, заучивая наизусть роль. – Прими мои поздравления! Я бесконечно за тебя рада! Это просто не… ве… роятно. – Последнее слово рассыпалось на три.

– Предлагаю тост! – воскликнул Джереми, снова наполняя свой бокал.

Общее настроение было ликующим и шутливым, но к тому времени, когда ужин перешел в кофе с ликером, к возбуждению гостей – или Андреа только показалось? – начала примешиваться зависть. Друзья мысленно тратили за нее деньги, выдумывая сценарии «из жизни богатых и знаменитых», которые получались одновременно невероятными и банальными. Джереми рассказал, с едва заметным налетом вызова, об одном своем богатом знакомом – еще школьником он работал у него дома, – который был «совершенно обычным парнем, никогда не задирал нос»; и в его рассказе прозвучала тень укора, как будто Андреа было не суждено подняться до уровня этого хозяина завода «Пепси-колы» из Дойлстауна, штат Пенсильвания.

Наконец после десятого упоминания о Дональде Трампе [14]и восьмидесятифутовых яхтах Андреа не выдержала:

– Нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом?

Сюзанна бросила на нее взгляд, красноречиво говорящий: «Кого ты хочешь провести, малыш?»

– А о чем еще говорить? – спросила она.

– Я серьезно, – ответила Андреа. – Как дела у вас?

– Милая, не надо этого покровительственного тона, – ответила Сюзанна, притворяясь, что оскорблена.

Но вдруг до Андреа дошло, что это не совсем так. Ее подруга лишь делает вид, будто притворяется, что оскорблена.

Значит, вот на что все будет похоже.

– Кто-нибудь хочет чая на травах? – жизнерадостным тоном спросила Андреа, чувствуя, что у нее начинает болеть голова.

Сюзанна уставилась на нее немигающим взглядом.

– Помнишь, как ты всегда говорила, что ты не имеешь никакого отношения к Банкрофтам? – спросила она, и в ее голосе прозвучала жестокость. – Так вот, знаешь что? Ты теперь стала одной из них.

В полутемной комнате, освещенной лишь голубоватым свечением плоского монитора, проворные пальцы ласкали слегка вогнутые клавиши; жидкокристаллический экран заполнялся символами и очищался. Буквы, цифры. Запросы на поставки. Подтверждения оплаты. Аннулированные контракты. Премии перечисленные и премии удержанные; штрафы и вычеты, налагаемые по строгой системе. Информация приходила. Информация уходила. Этот компьютер, через глобальную сеть связанный с бесчисленным количеством других, разбросанных по всему миру, получал и генерировал последовательности двоичных чисел, потоки единиц и нулей, открывавших и закрывавших электронные клапаны, и каждый отдельный знак имел такую же неизмеримо крохотную ценность, как и один атом, из великого множества которых возводятся величественные сооружения. Инструкции и распоряжения выдавались и изменялись в цифровом виде. Данные собирались, сравнивались, оценивались. Слагаемые разлетались по всему свету, переносились в виде цифр из одного финансового учреждения в другое, затем дальше и дальше, пока в конце концов не оканчивали свой путь на номерном банковском счету, вложенном в другой номерной банковский счет. И снова выдавались инструкции; для вербовки новых агентов задействовались самые разные пути.

Лицо сидящего за компьютером человека было освещено лишь лунным сиянием экрана. Однако получатели сообщений были лишены возможности взглянуть даже на этот нечеткий образ. Направляющая сила оставалась скрытой от них, такая же бестелесная, как утренний туман, такая же далекая, как солнце, прогоняющее его прочь. В голове у человека за компьютером пронеслась строчка из старинной песни чернокожих рабов: «И у него в руках весь мир».

Стук клавиш почти терялся в окружающих звуках, но это были звуки знаний и действий, и ресурсов, которые преобразовывали первое во второе. Это были звуки власти. В левом нижнем углу клавиатуры находились две клавиши, обозначенные словами «КОМАНДА» и «КОНТРОЛЬ». И это была скорее не шутка, а признание реальности, с чем был полностью согласен человек за компьютером. Тихое постукивание клавиш действительно представляло собой звук команд и контроля.

Наконец завершилась последняя зашифрованная передача. Она закончилась одним предложением: «Время весьма важно».

Время, единственную объективную реальность, неподвластную команде и контролю, надо было чтить и уважать.

Проворный бег пальцев, мягкое постукивание клавиш – и вот набран знак окончания передачи.

ГЕНЕЗИС.

Для сотен людей, разбросанных по всем уголкам земного шара, это было имя, с которым приходилось считаться. Для многих оно открывало возможности, распаляя чувство алчности. Для других оно означало нечто совсем другое; от него у них стыла кровь, оно являлось им в кошмарных сновидениях. Генезис. Начало. Но начало чего именно?

В течение всего перелета в Рим Белнэп спал – он всегда гордился своим умением при любой возможности запасать сон впрок – однако сон его получился беспокойным, полным мучительных воспоминаний. А когда он наконец проснулся, воспоминания закружились у него в голове, словно туча мух над падалью. В своей жизни ему и так уже пришлось потерять слишком много; он даже думать не мог о том, чтобы Райнхарт стал еще одним подтверждением этого жуткого правила: он, Тодд Белнэп, приносит смерть и несчастье всем, кто ему дорог. Временами Белнэпу казалось, на него наложено проклятие, из тех, какие упоминались в древнегреческих трагедиях.

Однажды его жизнь должна была решительно измениться. Это было тогда, когда он – с отроческих лет лишенный собственной семьи – собрался стать семейным мужчиной. Нахлынувшие воспоминания метались в темноте, ускользая от него, затем вихрем боли возвращались назад, нанося ему раны.