Александр Надеждин - Ахиллесова пята

– Вот вроде бы тоже ничего. Заведеньице. Насчет того, чтобы посидеть, – Годено кивнул на ярко светящиеся окна бистро: – Во всяком случае, по внешнему виду. Скромное, неприметное. По всей видимости, немноголюдное. А, Жюль, как думаешь?

Жюль пожал плечами:

– В немноголюдном проще засветиться.

– Резонно. – Годено повернулся к Борелю. – Вы случайно не бывали? Вроде недалеко от вашей конторы. – Борель хмуро потупил взор. Годено махнул рукой, обращаясь к Жюлю: – Ладно, не будем экспериментировать, поехали к Манон.

Машина снова тронулась. Расположившиеся впереди седоки, похоже, напрочь забыв о своем третьем попутчике, начали живо обсуждать перипетии воскресного футбольного матча, в котором парижский «ПСЖ» еле-еле вырвал на своем поле ничью у «Нанта».

Борель, прижавшись лбом к оконному стеклу и сжав зубы, с неимоверным трудом сдержался от того, чтобы не издать длинный протяжный стон. «И на кой черт я связался с этими русскими. Доигрался, жалкий идиот. Кретин! – несколько сумбурные по форме, но единые по своему смыслу и общей тональности мысли судорожно метались в его мозгу. – И главное, все ведь и должно было именно этим закончиться. Непременно. По-другому и быть не могло. – Борель зажмурил глаза. – Эх, если бы... если бы могло вдруг так случиться, чтобы их вообще не существовало. Ни этой России, ни ее треклятого посольства, ни этого не по годам самоуверенного и настырного молодца, который уже полгода донимал его своими дотошными расспросами, въедливыми комментариями и нагловатыми поучениями насчет того, что ему, потомку знаменитого маршала и выпускнику Сорбонны, следует делать „ради укрепления российско-французской дружбы“ и как это надо делать. Дружбы! – саркастично усмехнулся он, но по-прежнему про себя. – Сейчас эти два милых болельщика, увлеченно смакующие нюансы футбольных баталий, устроят ему такую дружбу, мало не покажется. И поделом. Надо было сразу сообразить, зачем тогда, два с половиной года назад, к нему так ненавязчиво подкатил славный симпатяга Виктур и по секрету, из простого человеческого участия, сообщил конфиденциальную информацию, которая, в чем он сейчас уже не сомневался ни на йоту, являлась чистейшей липой, блефом, на который он попался как самый последний дурачок. Даже, если его московский приятель Влад и на самом деле влип в какую-то криминальную историю и зачем-то наговорил на него бог знает что на допросе в своей полиции нравов или как там она называется, все эти обвинения можно было вполне элементарно опровергнуть. Оставалась, правда, перспектива публично засветиться в довольно неприглядном ракурсе. Но ведь это по большому счету было не смертельно. Хотя, с другой стороны, как сказать. Ни для кого не секрет, что французский МИД всегда был учреждением с консервативными традициями. Нет, разумеется, сексуальный нетрадиционализм формально вряд ли мог стать причиной для увольнения человека из этой системы. Но в случаях, когда речь могла идти о подборе кандидата на какую-то новую перспективную вакансию, вся эта история со скандальным душком и полууголовной подоплекой, конечно, вряд ли оказалась бы весомым аргументом в пользу положительного решения вопроса. Этим, естественно, и воспользовались его мнимые русские „друзья“. Нет, если быть до конца искренним перед самим собой, он, конечно, догадывался, что дело здесь явно нечисто. Но, успокаивая самого себя, предпочитал особенно не драматизировать ситуацию. Даже постепенно начал воспринимать все происходящее как некую игру. Вернее, состязание. Кто в конечном счете останется в большем выигрыше. И тут трудно сказать, в чью пользу пока, до сегодняшнего дня, было сальдо. Во всяком случае, как показала история с нежданно свалившимся на него разорительным наследством, за которое еще надо было платить, и от общения с русскими „друзьями“ есть, в общем-то, своя польза. На этом пункте своих размышлений Борель взглянул на затылки сидящих перед ним вынужденных, вернее, вынудивших его присоединиться к ним спутников, которые уже перестали обсуждать футбольную тему и сосредоточенно молчали, каждый погруженный в собственные мысли. О чем они думали? И что, вообще, им было известно о нем, Бореле, его контактах с русскими и, самое главное, о финансовых аспектах этих контактов. При этих мыслях он почувствовал, что у него внутри начинает образовываться какая-то гулкая, странная и пугающая пустота, во рту появился странный кисловатый привкус, а внутри головы, к вискам, неожиданно прижалась неприятная тупая боль. Он осознал, что на самом деле ужасно боялся грядущего разговора и не менее ужасно хотел, чтобы это навязанное ему автомобильное путешествие продлилось как можно дольше, а лучше всего, вообще бы никогда не кончалось.

Но путешествие все-таки кончилось и, как всегда бывает в подобных случаях, закончилось гораздо раньше, чем на это рассчитывал Борель. В общей сложности, от последней остановки на Казимира Перье, они проехали совсем немного. Слегка попетляв по переулкам за эспланадой Инвалидов, «Рено Меган» вырулил, наконец, на улицу Дюпон-де-Лож и остановился возле углового шестиэтажного дома.

– Приехали, – констатировал Годено и, обернувшись, бодро кивнул Борелю, как-то сжавшемуся на своем заднем сиденье и даже, кажется, за время поездки немного уменьшившемуся в размерах, – выходим.

Борель, насупившись, опустил голову, но, почувствовав на себе выжидающий взгляд двух пар глаз, одной – направленной на него напрямую в небрежном повороте головы, другой – в отражении узкого зеркального прямоугольника, медленно протянул руку к защелке дверной ручки.

Выйдя из машины, он посмотрел на Годено, на что тот приглашающим жестом призвал его последовать за уже не спеша удаляющимся от них по тротуару Вернеем. Так втроем – Верней впереди, Борель и Годено на три-четыре шага сзади (при этом последний чуть-чуть, на корпус, не больше, отставал от Бореля) – они обогнули угловой торец дома и с улицы Эдмона Валантэна подошли к двери третьего подъезда, которую шедший впереди Жюль открыл извлеченным откуда-то из глубин своей потертой кожаной куртки ключом.

Поднявшись по овальной винтовой лестнице полторы спирали, они оказались в довольно ограниченном пространстве тускло освещенного холла второго этажа, как раз напротив квартиры номер 24. Жюль нажал кнопку звонка, звука которого на вестибюльной площадке слышно не было, очевидно, из-за очень плотной обивки двери, так же, как практически не было слышно и раздавшегося секунд через двадцать приглушенного лязга отпирающего дверь поворотного механизма замка. Жюль, оглянувшись на своих стоящих чуть сзади спутников, зачем-то подмигнул Борелю и уверенным движением потянул на себя ручку двери.