Сергей Семипядный - Согласна умереть

Готовцев открыл ящик своего стола и подал мужчине зеркальце. Тот глянул мельком – синяк в стадии созревания под левым глазом, ссадина на лбу – и сразу же вернул зеркальце.

– Ты ещё здесь? – поинтересовалась Маргарита. Тем же ровным голосом.

– Покурить хотел, – ответил мужчина, разглядывая извлечённую из кармана куртки пачку сигарет, – а сигареты помялись. Ты их растоптала своими сапожищами.

Маргарита удивлённо обернулась.

– Я их растоптала? Ты по ним катался костями своими. Катала!

Готовцев вытащил из ящика стола пачку «Винстона», вынул из неё и сигарету и протянул мужчине. Взял сигарету и себе.

– За дверь! – приказала Маргарита.

Они вышли. Закурили. Посмотрели друг на друга.

– Спасибо, – поблагодарил мужчина. – А то она совсем озверела.

– На полу-то как оказался? – полюбопытствовал Готовцев.

– Да как-то… – смутился тот. – Споткнулся обо что-то. Если б не споткнулся… Или поскользнулся – не помню. Налетела, как тигра какая.

– А вы, простите, кто ей будете?

– Муж. Бывший.

– Ясно. Я так и подумал.

– Если б не муж – чего бы она меня била! – отозвался «бывший муж».

– А цель какая? Её действий.

– Террор. Тотальный террор, – последовал ответ.

– Понятно, – счёл нужным произнести Готовцев, хотя и не ощущал никакой ясности, напротив, по-прежнему находился в состоянии обескураженности и некоторого возбуждения.

Пришёл заместитель директора по экономике Вадим – кто-то сообщил ему о скандале. Весело осмотрел мужа Маргариты, заглянул, приоткрыв дверь, в кабинет.

– Шумим, братцы, шумим, – покачал головой. – Маргарита, говорят, мужика своего утюжит. А какая Маргарита? Дело дрянь, думаю, если Валова, и идти не стоит – поздно в любом случае.

Вадим рассмеялся, поглядывая на обоих мужчин и как бы приглашая их посмеяться вместе с ним.

– Да пошёл ты! Ворюга! – зло огрызнулся пострадавший и отвернулся, а затем и вообще сорвался с места и стремительно ушёл, отшвырнув сигарету.

– Маргарита-то не пострадала? – спросил Вадим.

– Полагаю, нет, – пожал плечами Готовцев.

Вадим, потоптавшись, удалился. Он, Вадим Варзаков, всех называл только по имени, не употребляя отчеств, подобного же обращения, по имени, требовал к себе. В результате, все стали называть его Вадиком, большинство только за глаза, а некоторые, Рита Валова, например, и во всех случаях. Хотя, по мнению Готовцева, уменьшительно-ласкательное имя Вадик не особенно вязалось с очень плотной фигурой Вадима, на четверть лысой его головой, а также возрастом и занимаемой должностью.

– Ха! И он ещё спрашивает, почему Фээм скрылся с места встречи!

Чистяков выпрыгнул из кресла и побежал по дуге в направлении окна, глядя при этом на Готовцева очень странным образом, а именно – через плечо своё, полуобернувшись. И в глазах Чистякова было удивление, а также всякие другие краски, свидетельствовавшие о том, например, что он не в состоянии с полным доверием отнестись к только что услышанному.

– Михаил Петрович, вы действительно не понимаете, какую ошибку допустили? – проговорил Анатолий Иванович, которому, по-видимому, хотелось несколько смягчить ситуацию, напряжённую реакцией его коллеги на рассказ Готовцева о неожиданном срыве встречи с агентом, проходившим под псевдонимом «Фээм». – Разведчик, шпион должен быть неприметным. Неприметность, незаметность, невыразительность, типичность внешности. Лицо, одежда, манеры – всё должно быть незапоминаемым, более того, не должно привлекать внимание окружающих, задерживать чей-то взгляд. По возможности, конечно, – закончил он, бережно прикоснувшись к своим усикам.

– А вы устраиваете драку. Драку! И весь трамвай пялится на вас! Да разве ж такое допустимо?! – продолжил своё минуту назад отзвеневшее выступление Чистяков. В ритме митингового запала. – И это – во время проведения мероприятия! Ну как, скажите, вы объясните ему, для чего вы затеяли драку?

– Но это же, мне кажется, и не требует объяснения, – заупрямился Готовцев, хотя уже и осознавал вполне свою ошибку.

– В том-то и дело, Михаил Петрович, что требует, – возразил Анатолий Иванович. – Фээм скрылся с места встречи. Почему? – задаём себе вопрос. Потому, очевидно, что не хотел быть запримеченным рядом с вами. То есть он знает, как себя должны вести шпионы.

– И резиденты! – встрял Чистяков.

– Да, и резиденты.

– А вы к тому же для него начальством являетесь! – вновь вмешался Чистяков.

– Вы бы говорили как-нибудь по очереди, а то не знаю, кого и слушать! – ворчливо контратаковал «резидент», всё более злясь, так как к недовольству, испытываемому им по отношению к собеседникам, добавилось и недовольство своим собственным поведением, до недавнего времени не представлявшимся до такой уж степени предосудительным. – И почему он меня фотографировал? Лучше бы над этим задумались.

– Да, это вопрос, – согласился Анатолий Иванович и, нахохлившись, тяжело вздохнул.

Последняя неделя прошла в напряжённом ритме. Кроме производственных хлопот, шпионские эти дела. Ежевечерне он являлся к Анатолию Ивановичу, в его местное пристанище о трёх комнатах, а в дневное время даже побывал в городском отделе.

Вчера, впервые после длительнейшего перерыва, он занимался карате. Сначала же в течение целого часа искал кимоно, разнервничался, а найдя кимоно и надев его, неожиданно расчихался, да так, словно ему закапали по паре столовых ложек «доктора» в каждую ноздрю. Сняв кимоно, выхлопал его в ванной, но надеть на себя не решился и бросил в стиральную машину. Занимался в спортивных брюках и майке, начав почему-то с отработки ударов, однако потянул одну из мышц правой руки и перешёл на отработку блоков. В итоге остался собою недоволен по причине обнаружения чрезмерной скованности, заторможенности движений. И утомился неожиданно рано.

Однако сегодня, тем не менее, чувствовал себя скорее бодрым, чем взвинченным, скорее сильным и крепким, чем слабым и рыхлым. Дзасин. Это состояние постоянной психологической и физиологической готовности отразить любую возникшую опасность. И оно более чем к лицу Готовцеву в его нынешнем качестве. Вот только обусловленная волнением как бы некоторая степень нереальности происходящего делает окружающее несколько размытым, смещая фокус внимания на внутреннее, – в результате, ладони кажутся влажными, сердце излишне активным, а артерии жёсткими, словно глиняные трубки. И не удержи человек, тронутый волнением, себя в руках – заиграет ветер трагической музыки, одно за другим позахлопываются резонансные окошки, превращая человека в замкнутую энергетическую систему, изнутри разрушаемую, снаружи беззащитную.