Геннадий Хоминский - Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

– Трофимыч, может, не стоит? – спросил адвокат и кивнул на наручники.

– Нельзя, положено, Павел Кондратьевич, вдруг дежурный заглянет, – и защёлкнул браслеты на руках Константинова, – я за дверью.

– Здравствуйте, Юрий Иванович, как отдохнули после суда?

– Спасибо, Павел Кондратьевич, наконец-то выспался. Вы по делу?

– Естественно. Нам нужно подавать апелляцию в Верховный Суд. Необходимо, чтобы Вы подписали доверенность представлять Ваши интересы.

– Извините, я не буду подавать апелляцию.

– Не будете? – удивился адвокат. – Почему?

– Не вижу смысла. Как говорится, суд суров, но справедлив. Моя вина полностью доказана, я в ней признался. Процессуальных ошибок Вы не нашли. Так какой смысл ворошить всё это ещё раз? Я очень устал и хочу одного – конца.

– Конечно, Юрий Иванович, дело Ваше. Если честно, то я не думаю, что Верховный Суд отменит приговор. Следствие проведено грамотно, без нарушений. Каких-либо дополнительных фактов мы предоставить всё равно не сможем. Так что я Вам сочувствую и всё понимаю.

– Поймите меня, я просто не выдержу всех унижений ещё раз. Я виноват, и точка. Хватит топтаться по мне, – со слезами в голосе проговорил Константинов.

– Хорошо, тогда Вам нужно написать заявление об отказе в праве на апелляцию, – Павел Кондратьевич открыл папку, поискал в ней и подал исписанный лист бумаги, – Вам нужно просто подписать этот документ. Прочтите.

Константинов бегло просмотрел бумагу, понял только то, что он не будет подавать апелляцию в Верховный Суд. Подписал, подал адвокату.

– А прошение о помиловании писать будем? – спросил Павел Кондратьевич.

– Я ещё не решил. А когда нужно подавать?

– После вступления приговора в силу. Раз мы апелляцию не подаём, то, следовательно, через месяц.

– Хорошо, я подумаю.

– Какие-нибудь просьбы будут?

– Да, есть одна. Мне нужна фотография моих детей. Только, пожалуйста, не говорите ничего моей бывшей.

– Она всё знает. Её вызывали на допрос, и она была на суде.

– Зачем, что она могла сказать? Я её не видел более пяти лет.

Константинов сжал голову руками.

– Какой кошмар.

– Зачем её вызывал следователь, я сказать не могу, это его дело. Сделать фото Ваших мальчиков без разрешения бывшей жены я также не могу. Она может не захотеть этого. Но я с ней обязательно встречусь и передам Вашу просьбу. Возможно, она поймёт.

– Большое спасибо. Скажите ей, что после развода я её ни разу ни о чём не просил. Это моя единственная и последняя просьба.

– Хорошо. Только фотографии в это заведение передавать запрещено, но я переговорю с руководством комитета, возможно, Вам разрешат. До свидания. Мы ещё увидимся, – и адвокат вышел.

Зашёл Трофимыч. Отстегнул наручники. Присел на стол около Константинова.

– Значит, отказался от апелляции? Дело твоё, горемычный. Может, простили бы.

– Трофимыч, нет мне прощения. Скажи лучше, сколько мне осталось?

– Этого я не могу знать. Приговор приводят в Лефортово, но это не для всех. Только для известных личностей. А тебя, скорее всего, через месяц заберут от нас и по этапу в расстрельную тюрьму. Но там, я слышал, вашего брата долго не держат. Быстро приводят в исполнение.

– Не понял? Какого брата?

– Да тех, кто вышку получил по шестьдесят четвёртой статье, а всяких убийц и насильников сначала отправляют на тяжёлые и опасные работы, например на урановые рудники, а когда те совсем выдохнутся, тогда и приводят в исполнение, если сами не кончатся.

– Трофимыч, одна просьба, не переводи меня в другую камеру, я как-то привык к этой.

– Знаешь, не мне это решать – я человек маленький. Но пока мне никакой команды на перевод не давали. Может, и не тронут тебя.

Трофимыч вышел, щёлкнул замок. Константинов снова остался один.

***

В последние несколько дней он всё чаще и чаще вспоминал свою прежнюю жизнь. Вспоминал Люду, с которой они вместе прожили около десяти лет и которой он изменил. Точнее сказать – предал. Предал своих мальчиков, которых, как ему казалось, он очень любил. Ивану было восемь лет, а Кириллу – три. Ему стало очень стыдно. Тогда, когда уходил, почему-то стыдно не было. Мальчики стояли возле Люды, он сидел на стуле напротив них. Рядом стоял чемодан, в котором лежали его вещи. Константинов глянул в глаза детям. Иван, он уже, видимо, всё понимал, молчал, губы плотно сжаты, на глазах слёзы. В глазках маленького Кирюши застыл вопрос – куда папа собрался, почему мамина рука трясётся?

– Папа, ты в командировку уезжаешь? – спросил он.

– Да, сынок, папа уезжает, – ответила ему Люда.

Константинов встал, поцеловал в макушку старшего. Иван встрепенулся и отдёрнулся от него. Поцеловал Кирюшу. Молча повернулся, взял чемодан и вышел. Он думал, что с детьми будет по-прежнему видеться, тогда, когда захочет. Однако всё изменилось. Новая жизнь завертела Константиновым, так что о своих мальчишках он практически не вспоминал. Когда через год он расстался с Ниной и остался один в пустой квартире, ему хотелось выть от стыда. За прошедший год своих мальчиков он видел всего два раза. Всё какие-то дела, заботы, новая семья, работа. Времени остановиться и подумать о том, как живут Ваня и Кирюша у него не находилось. Он очень хотел их увидеть, поговорить, поиграть, как прежде. Но что-то останавливало его. О чём он будет с ними говорить, что скажет в своё оправдание? Люду он тоже видеть не мог. Ему было бесконечно стыдно перед ней. Ведь он предал свою семью. Алименты с него регулярно удерживали, больше он ничего добавить не мог. Правда, когда у него появился заказчик, он даже сейчас не мог сказать – когда он начал предавать, и у него появилось много денег, он начал их давать Люде. Клал в конверт двести рублей и заносил ей на работу. Она молча брала и ничего не говоря, поворачивалась и уходила. И вот сейчас, когда у него появилось очень много времени подумать, он сгорал от стыда перед своими мальчиками. Если бы была возможность, он бы на коленях вымаливал у них прощение. За то, что украл у них их детское счастье, за то, что лишил их отца. Он только сейчас понял, как им было тяжело. Им не к кому было подойти, рассказать о своих детских делах, попросить совета, получить помощь. Помощь, которую может дать только папа. Но исправить уже ничего нельзя. Всё кончено. Пройдёт ещё несколько лет, и они забудут о нём. Возможно, Люда выйдет замуж и у детей появится новый папа. Константинов заревел, он положил голову на стол и ревел в голос, навзрыд. Слёзы душили его. Он размазывал их по лицу и никак не мог остановиться. Боже, как ему стыдно. Стыдно за всё, за всю свою жизнь. Почему он оказался здесь? Он начал успокаиваться и в который раз задумался об этом.

***

Почему так получилось? Почему его арестовали? Он строго следовал всем пунктам инструкции. Встречался только с дядей Колей. Никого он больше не знал. Все задания и деньги получал только через него. Всю информацию передавал только ему. Встречи происходили каждый раз на новом месте. Не чаще чем раз в неделю. В каждом послании помимо задания были указаны три новых места встречи. Каждую пятницу Константинов сидел у телефона. Ровно в девять вечера раздавался звонок. Трубку он не брал, а считал звонки, пока они не прекращались. От одного до трёх. После этого через минуту звонки повторялись и трубку он снимал только тогда, когда количество звонков равнялось тому, что было перед этим. Громко говорил: «Слушаю», – ему никто не отвечал, и он клал трубку на телефон. По количеству звонков определялось место встречи. В воскресенье в двенадцать часов они встречались, либо за городом в уединённом месте, либо в городе, наоборот, в людном. Здоровались, болтали о том о сём, обменивались термосами и расходились. Как помнил Константинов, они ни разу за прошедшие три года не встречались на одном месте дважды.