Треваньян - Санкция Айгер

– Будьте благоразумны, Хэмлок. В данный момент мы никем другим не располагаем. Отдел испытывает некоторые... кадровые трудности.

Джонатан улыбнулся.

– Понимаю. – Немного помолчав, он добавил: – Но раз вы никем другим не располагаете, у вас нет выбора. Двадцать тысяч.

– Хэмлок, у вас совершенно нет совести.

– А то вы не знали?

Джонатан имел в виду данные психологических тестов, которые он прошел, когда служил в армейской разведке во время войны в Корее. После повторного тестирования, подтвердившего совершенно уникальные особенности его личности, главный психолог сухопутных сил изложил свои соображения в памятной записке, которую даже с самой большой натяжкой нельзя признать образцом высокой научной прозы:

“...Принимая во внимание, что детство данного индивида характеризуется чрезвычайной бедностью и агрессивностью (до достижения совершеннолетия он имел три судимости за нанесение тяжких телесных повреждений, каждая из которых явилась следствием издевательств со стороны других подростков, негативно реагировавших на его выдающиеся умственные способности и похвалы учителей), а также учитывая унижения, испытанные индивидом со стороны недоброжелательных родственников после смерти матери (об отце никаких сведений не имеется), некоторые из его антиобщественных, негативных и возмутительно высокомерных проявлений вполне понятны и даже предсказуемы.

Одна особенность особенно выделяется – особенно жестких взглядов индивид придерживается на предмет дружбы. Наивысшая мораль для него – верность в дружбе, тягчайший грех – неверность в оной. Никакое наказание не может удержать индивида от мести тому, кто воспользовался его дружбой в неблаговидных целях. Специалист может смело предположить, что в данном случае имеет место своего рода компенсация за осознание индивидом фактора собственного сиротства.

В личности данного индивида имеется одно отклонение, никогда ранее не встречавшееся ни в моей практике, ни в практике моих коллег, каковое отклонение побуждает нас призвать к крайней осмотрительности всех, кто берет на себя ответственность за данного индивида. У этого человека полностью отсутствует естественное чувство вины, и налицо полнейшее отсутствие наличия совести. Нам не удалось выявить ни малейшего признака негативной реакции на грех, преступление, секс или насилие. Это ни в коей мере не означает, что индивид является неуравновешенным. Напротив, он вне всякого сомнения излишне уравновешен и обладает избыточным самоконтролем. Это патология.

Возможно, его сочтут идеально приспособленным для работы в армейской разведке, но я должен предупредить, что данный индивид является, на мой взгляд, личностью несколько неполноценной. И очень социально опасной”.

– ...Итак, вы отказываетесь от выполнения двух санкций, Хэмлок, и настаиваете на получении двадцати тысяч за проведение одной санкции?

– Совершенно верно.

Какое-то время красно-розовые глаза Дракона внимательно изучали Джонатана, а руки вертели карандаш. Потом Дракон четко и сухо просмеялся:

– Ха. Ха. Ха. Ладно, ваша взяла – до поры до времени.

Джонатан встал.

– Я полагаю, мне следует войти в контакт с монреальским Спецрозыском?

– Да. Отделение Спецрозыска “Кленовый лист” возглавляет мисс Фелисити Жопп – это фамилия такая, по-моему. У нее вы получите все инструкции.

Джонатан надел пиджак.

– Насчет второго убийцы, Хэмлок. Когда Спецрозыск установит его личность...

– В ближайшие полгода мне деньги не понадобятся.

– Но если вы нам понадобитесь?

Джонатан не ответил. Он открыл дверь в тамбур, и Дракон сморщился от слабого красного света.

Мигая от ослепительного сияния приемной, Джонатан спросил у миссис Цербер координаты отделения Спецрозыска “Кленовый лист”.

Она ткнула ему в глаза небольшую белую карточку, предоставив ему ровно пять секунд на запоминание, после чего вложила карточку обратно в папку.

– Вы свяжетесь с мисс Фелисити Жопп.

– Значит, действительно, фамилия такая. Ну и дела...

С этого момента ЦИР оплачивал все расходы Джонатана. Поэтому он позволил себе проехаться на такси от самой фирмы Дракона до собственного дома на северном побережье Лонг-Айленда.

Ощущение благодатного покоя снизошло на него, стоило ему лишь притворить за собой тяжелую дубовую дверь в вестибюль, в котором он ничего не изменил, когда перестраивал церковь под жилой дом. По винтовой лестнице с готическими сводами он поднялся на хоры, которые ныне были разгорожены на огромную спальню, выходящую на основную часть дома, и ванную площадью в двадцать футов, в центре которой размещалась глубокая ванна-бассейн типа древнеримской. Пока из четырех кранов, окутывая помещение паром, с ревом изливалась горячая вода, Джонатан разделся, аккуратно вычистил и сложил одежду и собрал чемодан для поездки в Монреаль. Затем он осторожно погрузился в горячую воду.

Он блаженно отмокал, решительно отгоняя прочь все мысли о Монреале. Да, совести он не ведал, но не значило же это, что он не ведал страха. Все эти санкции давались Джонатану – как когда-то сложнейшие горные восхождения – на пределе нервов. Роскошная древнеримская ванна – поглотившая, кстати сказать, весь доход от одной санкции – была не только сибаритской реакцией на лишения, перенесенные в детстве. Она служила также и необходимым дополнением к необычному роду занятий Джонатана.

Облачившись в кимоно, он спустился с хоров и через тяжелые двойные двери ступил в основной корабль бывшей церкви. Она была выстроена в классической крестообразной форме, и неф Джонатан не стал ничем перегораживать, оставив открытым все его пространство. Один конец трансепта он преобразовал в оранжерею, где витражи заменили простым стеклом, а на месте купели среди тропической листвы бил фонтан. Другой конец трансепта был заставлен книжными полками и служил библиотекой.

Джонатан босиком прошлепал по каменному полу нефа, увенчанного высоким сводчатым потолком. Свет из верхнего ряда окон, освещающего хоры, чрезвычайно нравился Джонатану. При таком свете весь интерьер погружался в мягкий полумрак, а большие пространства оставались и вовсе неосвещенными. По вечерам можно было включить внешнее освещение, и тогда освещенные снаружи витражи образовывали на стенах цветовой коллаж. Этот эффект был особенно приятен, когда шел дождь и цветные блики плясали и зыбились на стенах.

Он открыл царские врата и поднялся на две ступеньки к бару. Там он смешал себе мартини и принялся с удовольствием его потягивать, локтями упершись в стойку позади себя и разглядывая свою обитель с гордостью и удовлетворением.