Треваньян - Санкция Айгер

– Нет. Не очень.

Карл кивнул.

– Так я и думал. Вы находите меня... неприятным? – Он посмотрел на Джонатана с еле заметной улыбкой, исполненной отваги.

– Да, неприятным. А также весьма неловким в общении и ужасно неуверенным в себе.

Карл хрипло рассмеялся.

– Меня? Неуверенным в себе?

– Угу. С обычной в таких условиях избыточной компенсацией за абсолютно обоснованное чувство собственной неполноценности, свойственное типичному немцу.

– Вы всех людей подразделяете по национальному типу?

– Не всех. Только типичных.

– Как, должно быть, для вас проста жизнь!

– Нет, жизнь не проста. Просты, по большей части, люди, с которыми она меня сводит.

Фрейтаг слегка поправил ложку указательным пальцем.

– Спасибо вам, герр доктор. Вы были очень добры, проявив такую откровенность. Теперь и я буду с вами откровенен. Я хочу, чтобы вы поняли, почему мне так важно возглавить это восхождение.

– Это совершенно не обязательно.

– Мой отец...

– Ей-богу, Карл! Мне это решительно безразлично.

– Мой отец не сочувствует моему интересу к альпинизму. Я – последний в семье, и он хочет, чтобы я унаследовал дело.

Джонатан не отвечал. Он испытывал удивление и неловкость от робости в голосе Карла, и ему меньше всего хотелось быть наперсником этого юнца.

– Мы, наша семья, производим инсектициды. – Карл посмотрел в окно на светящиеся под луной пятна снега. – И это даже забавно, когда сознаешь, что во время войны мы делали... мы делали... – Карл поджал верхнюю губу и выморгал из глаз предательский блеск.

– Карл, вам и было-то всего пять лет, когда война кончилась.

– Хотите сказать, что это не моя вина?

– Хочу сказать, что вы не имеете никакого права на ту фальшивую трагедию, которую вам так хочется передо мной разыграть.

Карл посмотрел на него с ожесточением и отвернулся.

– Отец считает меня неспособным... недостаточно серьезным чтобы принять на себя ответственность, причитающуюся мне. Но скоро он будет вынужден мной восхищаться. Вы сказали, что находите меня неприятным – неловким в общении. Так вот что я вам скажу: мне вовсе не обязательно полагаться на приятные манеры, чтобы достичь... того, чего я хочу достичь. Я – великий альпинист. И по природным дарованиям, и по упорнейшей подготовке, я – великий альпинист. Лучше, чем вы. Лучше, чем Андерль. Увидите, когда пойдете за мной в связке. – Его глаза горели фанатичным огнем. – Когда-нибудь все скажут, что я – великий альпинист. Да. – Он отрывисто кивнул. – И мой отец будет хвастать мной перед своими друзьями-бизнесменами.

В этот момент Джонатан обозлился на мальчишку. Теперь санкция будет трудной, кто бы из них ни оказался объектом.

– Это все, что вы мне хотели сказать, Карл?

– Да.

– Тогда, наверное, вам лучше идти. Я полагаю, что мадам Биде ждет вас.

– Она вам сказала?..

– Нет. – Джонатан отвернулся и посмотрел в окно, где гора обнаруживала свое присутствие большим куском беззвездного пространства в черном небе.

Через минуту он услышал, как молодой человек встал и вышел из столовой.

Джонатан проснулся поздно. Солнце вовсю светило в окно и теплом разливалось по одеялу. Встретить новый день он не жаждал. Накануне он засиделся в столовой, глядя в черный прямоугольник окна, за которым стоял невидимый Айгер. Его мысли блуждали по кругу: восхождение – санкция – Джемайма. Когда же наконец он заставил себя подняться в номер, чтобы лечь спать, он встретил в холле Анну – она как раз закрывала дверь комнаты Карла.

Ни волоска не выбилось из прически, ни морщиночки на платье. Она стояла и спокойно глядела на него, почти с презрением, уверенная, что у него достанет благоразумия никому ничего не рассказывать.

– Позвольте предложить вам стаканчик на ночь? – спросил он, настежь распахнув дверь в свой номер.

– Было бы очень мило. – Она прошла в комнату впереди него.

Они молча потягивали “Лафрейг”; необъяснимая дружеская связь между ними основывалась на их взаимном понимании, что они друг для друга угрозы не представляют. Они никогда не переспят друг с другом – здесь надежным изолятором служили эмоциональная сдержанность и умение использовать людей в своих целях. Этими качествами они оба обладали и восхищались ими друг в друге.

– Блаженны кроткие, – сказала Анна, – ибо их есть... таким, как мы с вами.

Джонатан улыбнулся в знак согласия, но внезапно замер, внимательно прислушиваясь к отдаленному грохоту.

– Гром? – спросила Анна. Джонатан покачал головой.

– Лавина.

Звук дважды нарастал, как прибой, потом стих. Джонатан допил виски.

– Эти лавины, наверное, очень страшные, когда находишься там, наверху, – сказала Анна.

– Страшные.

– Не могу понять, почему Жан-Поль так упорно стремится к этому восхождению – в его-то возрасте.

– Не можете?

Она недоверчиво посмотрела на него.

– Ради меня?

– И вы это прекрасно знаете.

Она опустила свои роскошные ресницы и посмотрела в стаканчик с виски.

– Бедняжка! – негромко сказала она.

За завтраком настроения в группе распределились совершенно иным образом, чем вчера. Страх Бена исчез, к нему вернулось более свойственное ему мужественно-веселое настроение. Свежая погодка и сильный антициклон, пришедший с севера, многократно увеличили его надежды на успех восхождения. Свежевыпавшему снегу на самых высоких ледниках не хватило еще времени, чтобы превратиться в лед и навечно слиться со льдом ледников, но пока погода держалась, сход большей лавины был маловероятен.

– Если только не задует фен, – внес мрачную поправку Карл.

Вероятность фена была на уме у каждого из группы, но разговорами о ней уменьшить ее было невозможно. Эти блуждающие вихри теплого воздуха, изредка проскальзывающие в Бернский Оберланд, нельзя ни предсказать, ни надежно защититься от них. Фен вызывает яростные бури в горах, а снег под воздействием теплого воздуха становится ненадежным и лавиноопасным.

Настроение Карла также изменилось с прошлого вечера. Свойственная ему нервная агрессивность сменилась капризной обиженностью. Частично, как полагал Джонатан, это объяснялось сожалением, что вчера он высыпал весь свой душевный сор к ногам Джонатана. Отчасти это также объяснялось и тем, что он переспал с Анной – и его протестантская мораль, пропитанная идеями греха и воздаяния, не могла так легко и быстро сбросить это бремя на следующее же утро, да еще в присутствии мужа.

И действительно, Жан-Поль был в это утро хмур. Он видел весь зажатый, раздраженный, и больше всего досталось от него официанту, который и так-то не являлся образцом сообразительности и ловкости; Джонатан полагал, что Жан-Поль старается подавить в себе сомнения в собственных силах, охватившие его теперь, когда момент начала восхождения неумолимо приближался.