Елена Легран - Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

– Портрет прекрасен, – наконец, проговорила Элеонора, почему-то шепотом.

– В самом деле? – облегченно выдохнула художница. – Он не закончен, и я не знаю, смогу ли…

– У тебя дар, – перебила ее Элеонора, полностью отдавшись собственным мыслям и не слушая Виолетту, – настоящий дар. Откуда?

Она обращалась, скорее, к самой себе, но Виолетта сочла нужным объяснить:

– Мой отец неплохо рисовал. Он научил меня смешивать краски, объяснил пропорции, перспективу, а дальше… – она сделала неопределенный жест рукой.

– А дальше, – с улыбкой договорила Элеонора, – талант завершил дело. Ты могла бы зарабатывать этим, вместо того чтобы… – она спохватилась, боясь показаться бестактной и оскорбить девушку, но Виолетта совсем не обиделась.

– Э-э, не-ет, – покачала она головой, – пример отца, умершего в нищете, многому научил меня. Я должна была работать с ранних лет, иначе мы не выжили бы. Все это глупости, гражданка, – она небрежно махнула рукой в сторону картины. – Этим, – в ее тоне Элеонора уловила презрение, – не проживешь, если у тебя нет влиятельного учителя и ты не вышел из привилегированных.

– С привилегиями покончено, Виолетта, – возразила Элеонора. – Революция с ними покончила.

Но девушка лишь с сомнением покачала головой.

– Послушай, я знаю очень известного… – начала Элеонора и запнулась.

Что за безумие! Разве может простолюдинка, в виде которой она явилась в особняк Обер и в качестве которой разговаривала сейчас со служанкой, знать знаменитого Давида?! Замолчи, приказала себе Элеонора, не сейчас, потом, когда все это закончится.

– Гражданин Сен-Жюст видел твою работу? – спросила она, не желая оставлять паузу слишком долгой.

Девушка снова залилась румянцем.

– Нет-нет, конечно нет! – энергично запротестовала она, даже головой замотала.

– Хочешь сперва закончить? – понимающе улыбнулась Элеонора. – Это правильно.

– Будет лучше, если он не узнает… совсем не узнает… – запинаясь, сказала Виолетта. – Ты ведь не скажешь ему? – она заискивающе заглянула в глаза Элеоноры.

Та рассмеялась и по-матерински потрепала художницу по щеке.

– Боишься, что он прочитает в твоем сердце, глядя на портрет? – спросила она, но в вопросе звучало утверждение. – Думаешь, он ничего не замечает? Твои чувства написаны на твоем лице, милая, только плевать он хотел на чьи-либо чувства, в том числе и на свои собственные.

Виолетта стояла, опустив голову, теребя в руках край испачканного пастелью передника, и молчала. К чему были эти жестокие слова? Элеонора разозлилась сама на себя. Не лучше ли было оставить девушку в если не счастливом, то, по крайней мере, покойном неведении?

– Послушай, – Элеонора подняла голову Виолетты за подбородок. – Обещаю, что ни слова не скажу Сен-Жюсту о портрете, а ты взамен окажи мне небольшую услугу.

– Какую? – приободрилась Виолетта.

– Я принесла кое-какие документы… которые он попросил меня раздобыть… – она на ходу выдумывала предлог, поняв, что подкупом от Виолетты ничего не добьется.

– Ты можешь подождать его здесь, – с готовностью отозвалась девушка.

– Подождать?! – Элеонора, улыбнувшись, вскинула брови. – Сколько мне придется ждать: до поздней ночи или до завтрашнего утра?

– И то верно, – согласилась Виолетта. – Я не уверена, что он вообще возвращался домой прошлой ночью.

– Я могу оставить документы в его квартире, – подсказала Элеонора. – Пара минут, не больше.

Виолетта в нерешительности покусывала губы.

– Он будет доволен, обнаружив их по возвращении, – добавила Элеонора, видя ее колебание. – Ты окажешь услугу мне, а я – тебе, сохранив наш маленький секрет.

Девушка слегка кивнула и, взяв связку ключей, вышла из квартиры. Элеонора последовала за ней, сжимая корзинку в руке.

– Не задерживайся, – строго приказала Виолетта на правах хозяйки.

– Я мигом, – пообещала Элеонора, переступая порог квартиры члена правительства.

Контраст с апартаментами Сен-Жюста на улице Гайон поразил ее. Вместо спартанской обстановки первого жилища депутата перед Элеонорой предстала роскошная квартира, расходившаяся на две стороны из прихожей в светло-бежевых тонах. Налево дверь вела в столовую, которой, судя по царящему в ней идеальному порядку, пользовались нечасто. Направо анфилада из трех комнат включала большую гостиную в бледно-голубой, по последней моде, гамме, за которой следовал кабинет, служивший также библиотекой, и спальня, самая мрачная из всех комнат, обитая темно-зелеными тканевыми обоями, посреди которой возвышалась большая кровать с тяжелым зеленым балдахином. Маленькая дверь из спальни вела в гардеробную. И все же, несмотря на дорогую обстановку, квартира выглядела просто, даже скромно. Элеонора недоуменно оглядывалась, скользила взглядом по пустым стенам, задерживалась на креслах и диванах с позолоченными ручками, на комодах из дерева акации, на каминах из черного мрамора и огромных венецианских зеркалах над ними, на серебряных канделябрах, развешанных по стенам и расставленных на каминах. Она внимательно осматривала комнаты, ища причину странного ощущения простоты, что возникло у нее сразу же, как только она переступила порог квартиры. Ответ пришел к ней в кабинете, где чувство скромной пустоты вдруг покинуло ее. Казалось, это было единственное обитаемое пространство в квартире. Стол, хаотично заваленный бумагами, полупустая чернильница, початая бутылка бургундского, домашний халат, небрежно наброшенный на спинку стула, оплывшие свечи в канделябрах, книги в шкафах, кресло с лежащей на нем «Историей» Геродота, заложенной карандашом на том месте, где прервал чтение хозяин, – в этой комнате была жизнь, отсутствовавшая во всех остальных помещениях, лишенных ваз, картин и других бесполезных, но необходимых мелочей, что украшают и оживляют жилое пространство. Да и мебель, заключила гостья, явно осталась от прежнего хозяина.

Элеонора медленно переходила из комнаты в комнату и снова возвращалась в прихожую, размышляя, куда бы спрятать бриллиант в кожаном мешочке, который она сжимала в кулаке с того самого момента, как вошла в апартаменты. Лузиньяк настаивал на том, чтобы вместе с камнем в квартире депутата оказался и синий бархатный мешочек с золотыми лилиями, который Сен-Жюст любезно согласился оставить ей на память о любовнике. Но она решительно отказалась, заявив, что тогда Сен-Жюст непременно догадается, что камень оказался у него ее стараниями, и чтобы прекратить дальнейший спор, швырнула мешочек в горящий камин.

Выбор Элеоноры пал на кабинет, единственное место в этом холодном царстве, где имелись следы человеческого пребывания. Между двумя шкафами, забитыми книгами, стоял высокий комод из акации. Искусная работа, дорогая, оценила мадам Плесси, проведя рукой по полированным дверцам, на которых тончайшими деревянными пластинами были выложены четыре изображения: революционные эмблемы с девизами в окружении знамен, венков и победных труб. В каждой из двух дверец торчал крошечный ключик. Элеонора повернула один из них, замок щелкнул, и дверца распахнулась, явив взору любопытной стопки исписанных бумаг, тетрадок, писем. Она пододвинула стул, скинула давившие ноги дешевые туфли и, приподняв полы темно-синего ситцевого платья, уже поставила ногу на кожаное сиденье, как вдруг шум в прихожей заставил ее замереть. На то, чтобы обуться, спрятать бриллиант в карман платья и, с предательским шумом поставив стул на место, усесться на него со скучащим видом давно ожидающего человека, Элеонора потратила не более трех секунд.