Елена Легран - Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

– Каких фактов? – насторожился Барер. – Думаешь, показания Плесси что-то изменят? Да кто ей поверит?!

– Смотря как представить дело, – протянул Вадье. – Единственное, что мне нужно сейчас, это время. Два-три месяца.

– Зачем? Что ты собираешься сделать за эти два-три?.. – удивился Барер, но Вадье резко перебил его.

– Ты можешь дать мне это время, Бертран? – спросил он. – Два-три месяца без Сен-Жюста в Париже.

– Я?!

Вадье утвердительно прикрыл веки.

– И каким же образом я должен удалить Сен-Жюста из Парижа, да еще на столь длительный срок? Предложить ему съездить на воды в Виши или понежиться под солнышком Монпелье? – нервно хохотнул Барер.

– Зачем предлагать отдых, если можно отправить его послужить республике вдали от столицы? – хитрые глаза Великого инквизитора улыбались. – Сен-Жюст всегда с такой готовностью ездил в армию. Что у нас на фронте? Безуспешные попытки занять Бельгию? Прекрасно! Вот пусть Сен-Жюст и отправится поднимать моральный дух Северной армии. А мы пока в Париже дух переведем.

«Черт побери, идея недурна!» – мысленно похвалил Барер.

– Ну так что, предложишь своему Комитету отправить нашего молодого коллегу в армию? – подмигнул Вадье.

– Предложу.

– Вот и славно, – старик довольно потер костлявые руки. – Месяца три у нас будет.

– А вот на это можешь не рассчитывать: Сен-Жюст управится за месяц.

– Не обольщайся, Бертран. Наша Северная кампания в катастрофическом положении. Австрийцы сильны на этом участке фронта. Они занимают один город за другим, а мы никак не можем перейти небольшую речушку Самбру. Сен-Жюст застрянет там надолго. А без победы он не вернется, ты знаешь это не хуже меня.

Барер вынужден был признать, что Вадье хорошо информирован. Впрочем, было кое-что, чего тот явно не учел.

– Все это так. Но твои расчеты рассыпятся в прах, когда Сен-Жюст откажется покидать Париж в самый разгар организации своего нового детища.

Великий инквизитор с готовностью кивнул, давая понять, что он и об этом подумал.

– В таком случае, напомни ему, что его миссия в Северную армию в плювиозе не была доведена до конца, что он оставил армию в состоянии разложения, что ответственность за ее неудачи лежит на нем… и бла-бла-бла… Ты умеешь убеждать, Бертран.

Да, он умел убеждать, когда хотел. Но вот хотел ли он играть на стороне Вадье? Старик так повернул ситуацию, словно другого выбора у Барера нет. А ведь выбор есть! Разве что-то изменилось после подслушанного им разговора? Разве слова Вадье о властных амбициях Сен-Жюста стали для него откровением? Разве сам Барер не догадывался о честолюбивых планах коллеги и не желал разделить их?

Путь от Тюильри до улицы Жемчужины занимал добрых полчаса. Экипаж по пустынным вечерним улицам доставил бы его в объятья Софи за десять минут. Но Бареру надо было многое обдумать, прежде чем погрузиться в сладкую негу любовных утех. Как ловко Вадье завербовал его в свой лагерь, а ведь он шел к Сен-Жюсту именно затем, чтобы предложить ему свою поддержку против того же самого Вадье! Почему открытое объявление войны между ними заставило Барера отложить разговор с Сен-Жюстом на неопределенный срок? Почему после беседы с Вадье он не спустился этажом ниже, в Продовольственную комиссию, чтобы предостеречь Сен-Жюста от отъезда в армию и просить не покидать Париж до тех пор, пока?.. Пока – что ? Пока Комитет общей безопасности не будет распущен? Ведь именно этого добивается Сен-Жюст и желает предотвратить Вадье.

Так почему же Барер не поступил так, как собирался поступить час назад? Уж не потому ли, что уже не обладал былой уверенностью в том, что победа в этой игре останется за Сен-Жюстом? Не потому ли, что поверил предостережениям Вадье об опасности, исходящей от амбиций коллеги? Ситуация оказалась куда сложнее, чем он думал, и требовала тщательных размышлений в течение, скажем, пары месяцев, тех самых месяцев, что Сен-Жюст проведет в армии. Идея Вадье удалить Сен-Жюста из Парижа все больше нравилась Бареру.

Софи встретила любовника такими страстными ласками, что он совершенно забыл и о недавнем разговоре с Вадье, и о стоявшей перед ним дилемме, и о том, что в портфеле, оставленном им в будуаре, находились документы, работу над которыми он собирался закончить этой ночью.

– Ну что за спешка, дорогой? – прошептала Софи, укладывая голову, обрамленную игривыми завитками, на его обнаженную грудь. – Закончишь свои дела завтра, а сейчас просто останься со мной… только со мной.

Так он и уснул, механически поглаживая мягкие кудри, уснул настолько крепко, что не почувствовал, как прекрасная головка осторожно высвободилась из-под отяжелевшей ладони, и Софи, ловко подхватив разметавшиеся по плечам волосы широкой лентой, выскользнула из спальни, предусмотрительно заперев дверь на ключ.

Кожаный портфель с поблескивавшими на нем буквами «Барер де Вьезак, депутат Национального конвента» лежал на диване. Софи опустилась перед ним на колени, словно перед святыней, и, прислушавшись к тишине в спальне, открыла застежку.

– Посмотрим, что за секреты ты мне принес, Бертран, – прошептала она, раскладывая перед собой документы, извлеченные из портфеля.

Впереди ее ждала бессонная ночь.

Лорд Малсбюри не любил долго нежиться в постели. Чем раньше встаешь, тем длиннее твой день, а следовательно, и твоя жизнь. Это отцовское правило он усвоил с самого детства и не изменял ему на протяжении сорока пяти лет насыщенной и полной событиями жизни, половину которой провел в путешествиях, изучая другие культуры и приноравливаясь к чужеродным обычаям, но неизменно поднимаясь с постели с первыми лучами раннего летнего солнца или в затянувшейся темноте зимнего утра. За двадцать лет скитаний по Европе на службе Его Величества короля Англии лорд Малсбюри не сделал яркой карьеры. Впрочем, карьера никогда не интересовала его. Да и к чему еще мог стремиться человек, у которого было все? Он был богат, во всяком случае, достаточно богат, чтобы удовлетворять все свои капризы. Но даже в своих капризах англичанин придерживался принципа, завещанного все тем же мудрым родителем: никогда не желать того, чего не можешь себе позволить, и немедленно удовлетворять желание, которое тебе доступно. Он принадлежал к верхушке английского общества, достаточно закрытого для того, чтобы не дать проникнуть на самую вершину тем, кто имел несчастье родиться без знатного титула. Это несчастье миновало лорда Малсбюри. Красивые женщины? О да, красивых женщин он любил и был с ними щедр ровно настолько, чтобы заставить их любить себя. Слава? А вот этот порок остался лорду неведом. Разве по-настоящему умный человек променяет славословия на истинную, уверенную, полную власть над людьми? Разве в пустой хвальбе заключено настоящее могущество? Нет, лорд Малсбюри выбрал иной путь и ни разу не пожалел о сделанном выборе: он купался в роскоши, любил женщин и боролся со скукой там, где был нужен отечеству, там, куда направляла его властная рука английского премьер-министра Уильяма Питта, там, где, не обладая ловкостью, умом и редким дипломатическим тактом, свойственными лорду Малсбюри, выжить было невозможно. Он конспирировал, подкупал, шантажировал, обманывал, обольщал, шпионил, доносил, убивал – и неизменно преуспевал там, где любой другой, на его месте, был бы разоблачен, унижен, уничтожен.