Стивен Хантер - Второй Саладин

– Прочитайте мне ее.

«Дядя Пол, я влип, нужны бабки. Очень тебя прошу. Твой Джим».

Тревитт.

– Пол? – забеспокоилась сестра Шерон.

– Да-да, – пробормотал он, но сам продолжал думать.

Тревитт нашел обходной способ вернуться назад в страну, не доверяя никому, кроме своего героя, и связался с ним через всю его прошлую жизнь. Тревитт, ты меня удивляешь. И откуда только такому научился – из какой-нибудь книги?

– Там есть обратный адрес?

– Написано только: «Вестерн юнион», Ногалес, Сонора, Мексика. Надеюсь, ничего страшного не случилось?

– Все в порядке. Студент, буйная головушка. Вечно нарывается на приключения, а дядя Пол потом выручай.

– Я рада, что ничего серьезного не произошло. Пол, мы все по вам скучаем. Особенно мальчики. И даже сестра Мириам.

– Передайте им от меня привет. И сестре Мириам тоже. И еще, сестра Шерон, не рассказывайте никому об этой телеграмме. Это может повредить мальчику. Наверное, заработал себе неприятности с какой-нибудь девушкой и не хочет, чтобы об этом узнали его предки.

– Конечно, Пол. Всего доброго.

Она повесила трубку.

– Джоанна, мне нужно выйти. Тут где-нибудь есть поблизости пункт «Вестерн юнион»? Идем со мной.

– Пол. Ты прямо весь сияешь.

И Чарди понял, что так оно и есть.

Какое-то время курд мог подождать, Чарди мог подождать, все могло подождать. Джозефа Данцига занимали сейчас совершенно иные вещи.

Он был изумлен. Какие же они все-таки кролики! Большую часть жизни его чувственность словно дремала; затем, в сорок семь лет, он неожиданно попал в знаменитости, обрел немыслимую власть, завладел общественным воображением, а в качестве приятного приложения ко всему этому получил еще и поразительную свободу в обращении с женщинами. Нет, их привлекало не его тело: оно было развалиной, некрасивой и морщинистой, с дрябловатыми мышцами, складками и вмятинами, белое и безжизненное. И даже не его власть: они не могли разделить ее с ним. И не его ум: они никогда ни о чем не говорили. Женщины искали его общества не затем, чтобы завести светский разговор, пристроиться на выгодную должность в Государственном департаменте или взять эксклюзивное интервью, которое помогло бы им сделать карьеру в журналистике, и не затем, чтобы досадить своим мужьям или любовникам.

Так зачем же тогда?

Как-то раз он спросил одну из них, гибкую жительницу Джорджтауна, тридцатичетырехлетнюю пепельную блондинку, выпускницу Рэдклиффа с прочными связями в Вашингтоне и Виргинии. Оба они были обнажены и только что совершили половой акт, страстно, хотя и без особых затей – Данциг вполне отдавал себе отчет, что в этой области он не продвинулся дальше крепкого ремесленника. Сьюзен – так ее звали – деловито готовилась одеваться – приводила в порядок свои туфельки «Паппагалло», трикотажные брюки от Ральфа Лорена, кашемировый свитер (уж наверное, купленный в «Блумингдейле»; они нынче все там одевались) и твидовый, спортивного стиля жакет, который почти тон в тон совпадал с цветом шотландского вереска.

– Сьюзен, – спросил он внезапно, – зачем? Правда, мне интересно. Зачем?

– Ну, Джо, – будничным тоном произнесла она и остановилась.

Он знал, что у нее две дочери, трех и пяти лет, и муж, выпускник юридической школы Гарварда, делающий блестящую карьеру в Федеральной комиссии по связи. А сама она была чемпионкой по гольфу и превосходно играла в парный теннис.

– Ну, Джо…

Без одежды она выглядела хрупкой и миниатюрной, с крохотными аппетитными грудками и изящными запястьями. Она была до того стройной, что под шелковистой кремовой кожей проступали ребра. Пепельные волосы уложены в дорогую прическу.

– Пожалуй, можно сказать, что из любопытства.

Из любопытства!

Тогда он только покачал головой.

Теперь он тоже покачал головой: на этот раз он был с двадцатишестилетней ассистенткой из Конгресса, хорошенькой выпускницей Смит-колледжа, которую подцепил на коктейле в посольстве. Они только что закончили бурно, не без приятности и совершенно бездумно предаваться ласкам. Дело происходило на верхнем этаже его джорджтаунского дома, где у прошлого хозяина был музыкальный зал, просторное светлое помещение. За окном пели птички, жужжали пчелы, а цветы с кустарниками росли благодаря умелому уходу садовника-филиппинца.

Девушка – так уж совпало, что ее тоже звали Сьюзен, что, возможно, и воскресило в его памяти ту, первую Сьюзен, – одевалась быстро и, как показалось Данцигу, без сожаления. Комната пропахла сексом. Этот своеобразный запах поначалу пьянил его, но потом всегда вызывал отвращение.

Вообще-то его немного подташнивало от себя самого. В последнее время он пристрастился к определенным отклонениям от стандартного меню в паре мужчина – женщина, к определенным вариациям в основном блюде или приправе. Все было как всегда: то, что выглядело экзотическим, поразительно манящим, завораживающим, эротически почти изощренным, теперь казалось просто ненормальным, не говоря уже о негигиеничности.

Ему отчаянно хотелось почистить зубы и хорошенько прополоскать рот, но он не был уверен, что подобный жест покажется вежливым его даме. Она-то не почистила зубы, а ртом работала ничуть не менее усердно. Он чувствовал себя отвратительным, казался себе каким-то людоедом. Но это была не его вина. Ох уж эти современные девицы! Кивок, прикосновение, завуалированное предложение, косвенное и иносказательное, как секретный шифр, – и они, как бангкокские шлюхи, бросались в погоню за сокровищами, о которых их матери и помыслить не могли, для описания которых в их лексиконе не нашлось бы нужных слов. И ожидали – да что там, требовали – от него ответных действий.

До чего же странные существа. Они мыслили совсем не так, как мужчины, честное слово. К примеру, они были более взрослыми, менее склонными к сантиментам (что шло вразрез с общепринятыми стереотипами), более организованными. Их мозг состоял из крохотных отсеков. Эта Сьюзен, как и первая, как и все Сьюзен до единой, могла ласкать его ртом, как тигрица, а потом улыбнуться, одеться и как ни в чем не бывало вернуться к своей другой жизни. Они уходили обратно к своим мужьям и любовникам, четко отделив свое дневное приключение от вечерней реальности. В то время как он, ну или любой другой мужчина на его месте, стал бы думать, злиться и вспоминать, чувствовать себя нечистым и недостойным, терзаться сознанием вины. Поразительно!

Он стоял в своем халате у широкого окна и смотрел на лабиринт садовых дорожек внизу.

– Там очень приятно, ты не находишь? Этот новенький работает, не покладая рук, хотя не думаю, чтобы он меня понимал. Я-то его определенно не понимаю.

– А? – переспросила Сьюзен, втискивая свои ляжки (она и близко не была такой стройной, как та, первая Сьюзен) в колготки решительным толчком таза.