Стивен Хантер - Второй Саладин

– Да, вы явно любите делать все с размахом, – сказал он своему соседу.

Сэм Мелмен рассмеялся.

– За те налоги, которые вы платите, вам полагается особое обращение, – сказал он. – Как поживает ваша грудь?

Данциг поморщился. Кевларовый жилет задержал все три пули и смягчил удар; тем не менее, он получил перелом двух ребер, который почти обездвижил его, а от подмышки через всю грудь к животу протянулись багровые синяки. Последние несколько дней его держали на болеутоляющих, такой острой была боль, и он помнил все крайне смутно. Его жена героически ухаживала за ним и выступала по телевидению с заявлениями; похоже, эта роль доставляла ей удовольствие и развлекала ее. Тем временем на него самого обрушилась лавина телеграмм с притворным выражением сочувствия от людей, которые терпеть его не могли, в массе своей отправленных в ожидании его близкой смерти (первые сообщения были крайне сбивчивыми).

– Моя грудь поживает великолепно, – ответил Данциг. – Просто замечательно.

– Я видел медицинское заключение. Готов поспорить, что вам страшно больно.

– Ужасно больно, – сказал Данциг. – Пожалуйста, только без шуточек. Смех меня прикончит.

Он мрачно уставился на буйную зелень сада.

– Надо полагать, раз у вас ушло три дня на то, чтобы отыскать Чарди, вашего собственного подчиненного, который к тому же и не думал от вас прятаться, а преспокойно играл в баскетбол в общественном парке в трех милях отсюда, в поисках курда вы преуспели не слишком.

– Это так. Но теперь за дело взялась армия. Мы настроены оптимистично. Они роют землю носом, так что, возможно, все сложилось и к лучшему. Теперь мы его поймаем. Все кончено.

– Ну, для той бедной девочки ничего не сложилось к лучшему.

Данциг помнил, как женщина, чье имя он даже не успел узнать, умерла у него на глазах. Он мог бы назвать точный миг: ее тело безвольно обмякло, а голова судорожно запрокинулась. Прекрасные женщины держались дисциплинированно и с достоинством, это было непреложное правило. И когда он увидел это, то сразу понял, что она умерла. Она была вся в крови. Впоследствии ему сказали, что отлетевшая рикошетом пуля перебила аорту. Чего только не бывает в этом мире: человек с пятнадцати футов стрелял в него из сложного современного оружия, но благодаря достижениям техники не смог причинить ему серьезного вреда; а бедная девочка, которая провинилась лишь тем, что появилась на этой вечеринке, поплатилась жизнью, пала жертвой шальной пули. Столь разные судьбы являли собой нагромождение статистически невероятных событий, которое не могло не изумлять.

– Это трагедия, да, – согласился Мелмен. – Бессмысленная трагедия. Но мы не приводили курда. Он пришел сам.

– И все же вы не можете быть довольны работой управления.

– Разумеется. Но мы приняли меры, чтобы не допустить повторения.

Данциг кивнул; но он-то знал, что это система пошла в разнос. И здесь энтропия, движущая сила хаоса и случайности. Вокруг него расставили сети, сквозь которые не проскользнула бы и мышь, но постепенно они сами собой прохудились, и курд смог просочиться сквозь них. И никакие меры предосторожности не помешают этому повториться.

– Вот, доктор Данциг. – Мелмен передал ему что-то маленькое. Это оказалась сплющенная медная горошина. – Эта пуля убила бы вас. Вот эта самая. Слава богу, на вас был жилет.

Данциг считал, что благодарить следует спецслужбы и армию, в чьей научно-исследовательской лаборатории в Нэйтике для его первых поездок по Ближнему Востоку разработали кевлар.

– Я не сентиментален и не храню сувениров, – отрезал он. – Она вам нужна?

– Нет. У нас еще десяток таких.

Данциг поднялся и неловко зашвырнул пулю на газон. По всему телу неожиданной волной прокатилась боль. Он согнулся пополам, морщась и шипя. Но картина того, как пуля исчезает в траве, доставила ему странное удовольствие. Жаль, что не в его власти заставить исчезнуть все пули в мире.

– Ладно, Сэм, – сказал он, оборачиваясь. – Выкладывайте. Кто пытается убить меня?

Мелмен с отстраненным видом изучал его. Беззастенчивый тип этот Мелмен. Не удивительно, что в последнее время он так стремительно идет в гору. На породистом лице Сэма промелькнула слабая улыбка.

– Один курд. Они горячий народ. Тонкостей вашего стратегического мышления им не понять.

– Прошу вас. Я ведь не дурак. И не надо говорить со мной, как с дураком.

– Доктор Данциг, у нас нет никакой информации, ни намека, чтобы предполагать нечто большее, нежели…

– Кто нанял ту женщину, преподавательницу из Гарварда? Которая так кстати совершила самоубийство и теперь не в состоянии ответить ни на один наш вопрос?

– Она больше семи месяцев жила в горах с Улу Бегом. Они вместе пережили крах курдской революции. Возможно, тогда они и заключили соглашение. Он просто приехал к ней и…

– Вы ведь наблюдали за ней.

– Периодически. Ее прощупали и сочли безопасной. Человек, отвечавший за эту операцию, допустил грубую ошибку. Несколько грубых ошибок. Его перевели на другую работу.

– И тем не менее, у вашего курда и этой девчонки хватило ума перехитрить ваших профессионалов.

– Им еще и невероятно везло. Не забывайте об этом. У них в кармане был Чарди. И вы оказались в Бостоне. И все равно у них ничего не вышло.

– Они продвинулись куда дальше, чем можно объяснить простым везением.

– Доктор Данциг. Повторюсь еще раз, у нас нет никакой информации, чтобы предполагать, что за этим кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Нечто большее, чем заговор двух человек.

– Кто-то дергает за веревочки. Что бы там ни говорилось в вашей информации. Кто-то… и я хочу знать, кто именно.

Но Мелмен ответил лишь несколько секунд спустя:

– Доктор Данциг, по-моему, вы читаете слишком много триллеров.

Вскоре после этого Чарди вернулся в жизнь Данцига – в новом костюме. Если Данциг и ожидал раскаяния, он его не дождался.

«Раскаяние – бред», – однажды заметил один из наиболее влиятельных работодателей Данцига, и Чарди проиллюстрировал этот принцип как нельзя лучше.

В новой одежде он казался немного худее. Все из-за баскетбола? Но в нем была все та же неуклюжая сдержанность, спокойная замкнутость спортсмена. А ведь он только что потерял любимую женщину, которая, в свою очередь, предала его и жестоко насмеялась над ним, разве не так? Он должен быть раздавлен, в самом лучшем случае – уволен. Грубейший просчет, заблуждение, вопреки всякому здравому смыслу.

Данциг видел отчеты и, в отличие от Чарди, был осведомлен о преобладающих настроениях в античардистской фракции среди высшего руководства управления. О, до чего же штабным нравилось быть свидетелями ниспровержения вчерашних героев! Это правило Данциг постиг на собственном опыте и ничуть не удивился, когда оно оказалось верным и в отношении Чарди.