Роман Ронин - Ниндзя с Лубянки

© Ронин Р., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Апрель 1937 года. Москва, Лефортовская тюрьма НКВД

Безвольно валяющееся тело за руки и за шкирку когда-то красивого и дорогого заграничного пиджака подняли с залитого кровью и мочой пола. Кое-как посадили на привинченную к полу табуретку, плеснули в лицо воды из стакана. Она быстро стекала, смешиваясь с кровью, быстрыми ручейками заструившейся из разбитых бровей, носа, рта. Глаз у человека видно не было – две узкие щелки на худом желтоватом лице с черными кровоподтеками. Разбитые губы распухли и казались двумя высунувшимися изо рта алыми булками. Говорить поднятый с пола не мог и, придя в сознание, лишь еле заметно пошевелил ими.

– Чего?! Чего ты там шепчешь, шпионская сволочь? – снова заорал уставший, потный с головы до пят следователь Вульфсон, сжимая в волосатых руках с короткими, такими же волосатыми и сильными пальцами, резиновую дубинку. Отошел назад, размахнулся, выбирая взглядом куда ударить, но, приглядевшись, остановился. Головой человек на табурете мотал не отрицая, не из стороны в сторону, как это делал до сих пор и с того момента, как потерял силы говорить, а сверху вниз – как будто с чем-то соглашался. Вульфсон опустил дубинку, подошел поближе, вгляделся в разбитое лицо и радостно улыбнулся.

– Никак, созрел? Ну наконец-то! Умаял ты меня, старший лейтенант, умаял. Я таких упертых давно не видел, – Вульфсон кивнул напарнику, сидевшему за столом: – Давай, Ноздренко, записывай.

Арестованный снова кивнул и едва-едва пошевелил губами-булками. Следователь налил из графина воды в стакан и, стараясь не подходить особенно близко, чтобы не испачкаться в крови, хотя его галифе и без того были покрыты мелкими бурыми пятнами, на вытянутой руке прислонил стакан к распухшим губам избитого человека. Тот сделал пару судорожных глотков, с трудом всасывая и сглатывая воду, глубоко вздохнул. Вульфсон удовлетворенно кивнул и продолжил допрос:

– Начнем сначала. Говори, сука косорылая, кто из японцев тебя завербовал! Огата? Охаси? Когда и где?

Арестованный поднял голову и мотнул головой, на этот раз явно что-то отрицая. Но не успел следователь возмутиться и схватиться за палку, как избитый начал хрипло, тихо, но вполне понятно, время от времени сглатывая кровь и постепенно обретая силу, рассказывать:

– Никто. Меня не вербовали. Вербовал я. Я не тот, за кого меня принимают. На самом деле я японец. Я – японец. Моя фамилия Ода. Барон Такэюки Ода. Я сын бывшего посла Великой Японии в России и… министра иностранных дел империи. Я – настоящий резидент японского Генерального штаба в Москве. Я… был заброшен в Россию еще в семнадцатом году. Цель – внедрение в русскую контрразведку. Это правда. Доложите обо мне Ежову и Вышинскому… Воды. Мидзу-о кудасай… – и арестованный, как в бреду, перешел с русского языка на какой-то другой, неведомый людям с окровавленными по локоть руками. Вульфсон ошарашенно посмотрел на Ноздренко. Тот в ответ лишь растерянно развел руками. Резиновая палка скатилась со стола и упала на пол. Вслед за ней разговорившийся было арестант закатил глаза к прокуренному потолку и снова рухнул с прикрученного к полу табурета.

Октябрь 1895 года. Королевский дворец в Сеуле

Невысокий человек с красивым узким лицом и седыми обвисшими усами, в японской одежде – кимоно и широких штанах-хакама, с половинкой старинного лука, оплетенного золотым шнуром, в руке решительным шагом вышел в центр маленького, почти квадратного дворика перед женской частью дворца и властно оглянулся. Две калитки, ведущие во двор, уже были взяты под охрану японскими солдатами с винтовками Арисака в руках. Командовал солдатами начальник караула – маленький, худой и очень быстрый. Правую руку он решительно положил на эфес сабли, левой придерживал ее ножны. Весь вид его выражал готовность в мгновенье ока обнажить клинок и броситься в атаку по сигналу господина со странным луком в руке, но пока он лишь напряженно следил за своим начальником и людьми во дворе. Толпа корейцев – придворных разных рангов, прислуги, поваров, посыльных, все в чудных длиннополых платьях и нарядах, в высоких шляпах – молча и синхронно покачивалась с потупленными в землю взорами, в ужасе ожидая действий, которые должны были неминуемо произойти, не издавая при этом ни звука. Через ворота скорым шагом, толкаясь плечами на узких дорожках, вошли еще два взвода солдат. Через южные – японцы во главе с командиром, занявшим место рядом с худым офицером. Через восточные ворота вошел отряд корейской придворной гвардии, возглавляемый столь же решительным японским лейтенантом, вставшем, однако, поодаль. Как только военные построились в две шеренги по периметру двора и замерли, следом за ними вбежали, вздымая соломенными сандалиями пыль, человек тридцать молодых японцев. Одеты они были так же, как и узколицый, в кимоно, но в руках держали уже обнаженные мечи. За ними быстрым шагом вошел еще не старый, но лысоватый японец в европейским сюртуке, в кругленьких очечках в металлической оправе, окладистой, но аккуратной бороде, штиблетах огромного размера и тоже с обнаженным мечом в руках – таким же, как и у людей в кимоно. Вопросительно взглянул на узколицего. Тот кивнул, человек в сюртуке коротко поклонился в ответ и, обогнав меченосцев, повернулся к ним лицом. Они остановились как вкопанные. Лысый решительно указал мечом на вход в покои.

Японцы в хакама с криками и визгом бросились внутрь. Несколько минут во дворе царила страшная, мертвая тишина. И вдруг изнутри раздался душераздирающий вопль, ставни распахнулись, и в окно высунулся один из вбежавших внутрь японцев. Он еще раз издал пронзительный крик, глянул на человека в сюртуке и отпрянул. В ту же секунду ставни, качнувшиеся было назад, с треском разлетелись в стороны, так что одна сорвалась с петли и безвольно закачалась на оставшейся. В открытое окно без единого звука головой вперед выпало тело, облаченное в придворное женское платье. Женщина свесилась вниз безвольным мешком – она была уже мертва. Ее волосы были растрепаны, а лицо разбито до неузнаваемости и залито кровью – так, как будто ее тащили за волосы по полу, и она билась головой о ступени. Из дверей павильона выскочил другой японец, подскочил к убитой, выдернул ее из окна и, бросив наземь, дважды воткнул меч в распростертое тело. Резко развернувшись и издав точно такой же вопль, как и его товарищ, снова вбежал в здание. В тот же миг весь дворец огласился страшными криками, и из двери, обращенной во внутренний дворик, одно за одним стали вытаскивать женские тела в роскошных платьях, с залитыми кровью лицами и с растрепанными волосами.