Сергей Трифонов - Полет Пустельги

– Мой дорогой. Мой любимый. Моя радость и надежда. Живой. Невредимый.

Пока я переодевался в цивильное платье, она громче обычного гремела на кухне посудой. Потом зашла ко мне в комнату и смущенно сказала:

– Ганс. С продуктами стало трудно. Мне неудобно перед тобой, но могу предложить только картофельный суп с брюквой на костном бульоне и жареный картофель.

– Дорогая моя мама. – Я обнял ее и, дурачась, заявил: – Обер-лейтененат Баур готов к принятию той пищи, которая доступна в военное время.

В этот момент в комнату вошла моя младшая сестренка Хильда, родившаяся весной 1918 года, когда я находился на фронте. Во время моего приезда в отпуск она была совсем крохотная. Малышка пугливо глядела на незнакомого мужчину и крепко прижималась к матери. Мама взяла ее на руки и сказала:

– Хильда. Это твой старший брат. Он самый лучший сын и брат на свете. Люби его, как я люблю вас.

Я раскрыл свой багаж и стал доставать подарки. Первый достался Хильде. Это была плюшевая коричневого цвета собачка с большим алым бантом на шее.

– Хильда, это тебе, – я протянул игрушку сестре. Она схватила игрушку и крепко прижала ее к груди. Родственный контакт был установлен.

Матери я подарил французские духи, пудру и прекрасного покроя шерстяной жакет, который мне помогла выбрать Сара. Мама вне себя от радости пустилась со мной в вальсе по комнате.

– Ты самый внимательный и галантный мужчина из всех, кого я знаю. Я тебе выберу лучшую невесту в мире. – Мама сейчас была красива как никогда. Я отдал ей десять банок американской свиной тушенки, несколько банок французского паштета из гусиной печени, большую жестяную коробку испанских сардин в оливковом масле, огромный кусок соленого шпика и четыре круга эльзасской копченой колбасы с чесноком. В придачу к этому я достал коробку горького шоколада, выдававшегося нам, летчикам, и целую батарею напитков: бутылку доминиканского рома, янтарного цвета, две бутылки шотландского виски, две бутылки красного сухого вина из Шампенуаза и большую бутыль крепкого португальского портвейна. Для отца я привез коробку настоящих гаванских сигар. Это были трофеи, доставшиеся нам из армейских французских и английских складов, захваченных нашими войсками во Франции и Бельгии. Мать с удивлением воскликнула:

– Мой бог! Как ты все это дотащил, Ганс?

– На такси, мама.

– Ты стал мотом. Я знаю, что все офицеры моты. Но сегодня нужно быть экономным.

Пока я обедал, мама рассказала последние новости. Франц был ранен на Восточном фронте. Но, слава богу, легко. Пуля из русской винтовки попала в правое плечо и вышла, не задев кости. Сейчас он в госпитале в Цинтене, неподалеку от Кёнигсберга. Он уже обер-ефрейтор, командир отделения в саперной роте, и в госпитале сам кронпринц вручал ему Железный крест 2-го класса. Я похвалил брата и успокоил мать:

– По всей видимости, его скоро демобилизуют, и он вернется домой.

– Мария работает на швейной фабрике Заура. Они шьют военную форму. Она на хорошем счету, и поэтому ее повысили. Она работала старшей закройщицей, а теперь мастером участка. И зарплату существенно повысили. Мария стала такой красавицей. Просто загляденье. Продолжает заниматься бальными танцами. От кавалеров прямо отбоя нет.

– Какие сейчас кавалеры, мама? Небось одни военные?

– Не скажи, дорогой мой, не скажи. За ней ухлестывает Макс Лерге, молодой инженер. Он работает на электростанции. Очень воспитанный, симпатичный и состоятельный молодой человек. Его отец – один из крупнейших конезаводчиков Германии. Он держит ипподромы в Нюрнберге, Дюссельдорфе и Дармштадте. Говорят, он сильно нажился во время войны на поставках в армию лошадей-тяжеловозов для артиллерии. Мария сказала, что он хозяин горного шале в Австрии и шикарного летнего дома на Балтийском море близ Ростока. Макс и Мария были бы чудесной парой.

– Не рановато ли, мама, Марии замуж? Пусть погуляет.

– Нет, мой милый Ганс. Марии пора замуж. Да и нам с отцом будет полегче.

– Как отец? – Я перевел разговор с неприятной мне темы о замужестве сестры. Неприятной потому, что я был не готов к тому, что моя любимая сестра и лучший друг выросла и стала молодой женщиной. Я ревновал ее ко всем. Я считал ее своей собственностью. И делиться ни с кем не желал.

– Отец работает там же, в городском почтовом управлении. Зарплата маленькая, а работы много. Он стал чаще болеть. Врачи говорят, что у него воспалена печень. Но он никого не слушает и продолжает каждый день пить пиво. – Мать села на стул, нервно теребя полотенце, грустными глазами поглядела на сына. – Может, хоть ты его убедишь. Если с ним что случится, что я без него буду делать? Как проживу? Кто меня с маленьким ребенком на работу возьмет?

– Мама, успокойся. Все будет нормально. Я поговорю с отцом. Будем его лечить. А за себя и за Хильду не волнуйся. Твой сын все же летчик. Мы проживем.

Вечером мама устроила настоящий пир. Отец и Мария были рады подаркам. Отцу я привез канадскую летную куртку на медвежьем меху, а Марии четыре пары самых модных американских чулок. До полуночи наша дружная семья не могла разойтись ко сну. Жаль, с нами не было Франца.

Берлин. 4 мая 1945 года

День выдался сумасшедший. Приехал Грабин и лично участвовал в допросах.

– Савельев! А где это ты был со своими гвардейцами с утра пораньше? – Спросил полковник. – Я вот и позавтракать у вас успел. Кстати, прибудет Вадис. Он тоже хочет присутствовать при допросах.

Грабин с лукавинкой в глазах посматривал на Савельева и Сизову, с излишней суетливостью раскладывавшими бланки и стопочки чистой бумаги. Пока Савельев собирался с мыслями, Сизова пробуркала:

– Гуляли мы, товарищ полковник.

– Это как понять, лейтенант? – у Грабина брови встали домиком.

– А вот так и понимайте. Товарищ майор всю группу на экскурсию по Берлину водил. В целях изучения, так сказать, оперативной обстановки и закрепления на местности навыков поиска потенциального противника. – Сизова хорошо знала, что Грабин любит и уважает ее командира. Поэтому иногда позволяла себе подобные вольности.

– Сизова, – прошипел майор, – прекратите паясничать.

– Молодец, лейтенант. В обиду командира не давай. – Хотя Грабин и улыбался, у него был такой уставший вид, что Сизовой вдруг захотелось его пожалеть и наговорить кучу ласковых слов. Она даже рот уже открыла. Но передумала, увидев, как Савельев из-за края стола показал ей кулак.

Первым допрашивали штурмбаннфюрера СС Гельмута Кунца, зубного врача имперской канцелярии. Он был молод, хорош собой, по его холеному и нагловатому лицу гуляла еле уловимая тень презрения. Грабин это заметил. Когда были заданы формальные вопросы об имени, годе и месте рождения, образовании, родственниках, звании, членстве в НСДАП, он спросил: