Олег Сидельников - Нокаут

Строгая кассирша зевнула:

— Приходите завтра. Билеты получите в порядке живой очереди.

— Но почему же завтра? — удивился парень. — Продайте нам билеты на завтра.

— Не имею права, — кассирша вновь зевнула. — Рейс новый… Тут и до вас приходили граждане, умоляли.

Веселые парни заволновались. Они тоже стали умолять, что-то доказывать. Но тщетно. Кассирша стояла насмерть. Она даже не гарантировала клиентам получения билетов утром.

— Вот придете, там увидим: достанутся вам билеты или нет, — кассирша стала сердиться и уже не зевала.

Трое строителей долго советовались, вздыхали и затем, махнув рукой отправились на автобусную станцию. Они потеряли целые сутки, глотали пыль в тряской автомашине, а когда прибыли на место, случайно узнали, что самолет доставил… одного единственного пассажира в яркой гавайской рубашке навыпуск.

Долго ломали головы трое парней, пытаясь разгадать тайну столь необычного явления. Один подозревал в одиноком пассажире какого-нибудь сверхбогатого мультимиллионера-туриста, гнушающегося компанией честных попутчиков. Другой склонен предполагать, что пассажир вез сверхсекретные документы, требующие (осторожности ради) персональный самолет. Третий… Впрочем, догадок молодые наивные люди выдвинули более чем достаточно.

А между тем, тайны как таковой не существовало. Небольшое проявление головотяпства — и все. Граждане, приходившие за билетами, не пожелали рисковать и остаться с носом без места и, подобно трем строителям, предпочли ехать автобусом — долго, тряско, но зато наверняка.

По иному поступил таинственный пассажир, явившийся в аэропорт поздно вечером. Он не был наивным правдолюбцем и мечтателем. Гражданин в гавайской рубашке просунул в окошечко свою физиономию актера-трагика и вкрадчивым баритоном спросил билет.

— Приходите завтра, — строгая кассирша зевнула. Она не делала исключений для клиентов.

Актер-трагик не стал пререкаться. С достоинством неся полное тело, он отправился к начальнику отдела перевозок.

— Почему нельзя брать билетов на завтра? — нежно пророкотал посетитель, вопросительно уставясь на начальника перевозок томными серыми глазами.

Начальник задумался: «В самом деле почему нельзя? Рейс новый, люди к нему еще не привыкли, самолеты полупустые! Почему нельзя?.. Ах, да! Это же распоряжение товарища Назарова!»

— Нельзя, гражданин, — ответил после некоторого раздумья начальник перевозок. — Порядок, таков.

— Порядок? — сероглазый удивился. — А может быть, все же я получу билет?

— Завтра, гражданин, завтра, — авиатора одолевали сомнения, и это не ускользнуло от томных глаз трагика. Он с достоинством вышел из кабинета. Узнав номер телефона и фамилию начальника перевозок, он не спеша зашел в будку телефона-автомата.

— Кто это? — бросил в трубку трагик расслабленным, но требовательным баритоном. — А, товарищ Грешный! Привет. Это из приемной товарища Темирова… Ну да, Хакима Ирматовича. У вас там один товарищ… ну да, заходил к вам… Выдающийся деятель искусств. Есть такое мнение: в порядке исключения обеспечить его билетом… Ну да. Понимаю. Вы тут ни при чем. Ну вот… действуйте

За всеми манипуляциями сероглазого психолога с живейшим любопытством наблюдали «Викинг» и Джо. Они видели, как начальник отдела перевозок вышел из своего кабинетика, что-то долго разъяснял кассирше, а потом трагику и, удовлетворенный, ушел к себе, рассуждая, видимо, про себя так: «Распоряжение Назарова — головотяпское, но отменить его я не в силах. Однако к самому товарищу Темирову Назаров вряд ли предъявит претензии. И волки сыты, и овцы целы».

— Мастер! — восхищался актероподобным пассажиром «Викинг». — Художник!..

Он так увлекся комплиментами в адрес импозантного и находчивого незнакомца, что прозевал короткий диалог между кассиршей и пассажиром, происходивший, впрочем, вполголоса. Кассирша вырезала билет и задала вопрос, жгучий и злободневный лет двадцать пять-тридцать назад, когда летательные аппараты имели печальное обыкновение частенько превращаться о груду пылающих обломков, но вряд ли уместный в наши времена.

— Ваше фио, гражданин?

— Что?

— Фамилия, имя, отчество. Импозантный гражданин поморщился.

— Сколько ни летаю, никак не могу привыкнуть к этому суровому обряду, — заявил он.

— Я вам не на карусель билет выдаю, — спокойно заметила кассирша. — Здесь авиация… Фио ваше!

Если бы в этот момент «Викинг» прислушался, он услышал бы, как сероглазый, томный и импозантный, ответил:

— Женщинов, Адонис Евграфович.

Писатель-маринист проворонил, однако, весь диалог и замечательные фио гражданина с лицом трагика.

Оба авантюриста приобрели билеты без особых хлопот. Стенли предъявил корреспондентскую книжечку, благоразумно оставленную на память о Корпусове-Энтузиастове, и кассирша забыла о строгом наказе товарища Назарова.

Переночевали в комнате отдыха порта. Едва забрезжил рассвет, Винокуров и Джуманияз были уже на ногах, их разбудил шум: хмурый пилот в синем кителе, поминутно тыкая пальцем и импозантного сероглазого пассажира, взволнованно доказывал своим коллегам:

— И чего ради я его одного повезу в десятиместном самолете? Тоже мне, классик! Что я, такси, что ли? Не хотят люди летать — пусть рейс вовсе отменят.

Собратья-авиаторы добродушно увещевали расходившегося приятеля.

— Ххх-грыки… брррр…тк… объявляется посадка на самолет номер пятнадцать-двадцать один, отправляющийся… — прохрипел репродуктор.

Взволнованный пилот в сердцах плюнул, схватил единственного пассажира за руку и потащил его за собой с таким суровым видом, будто бы вел на гильотину. Затарахтел мотор, и десятиместный желтенький биплан «АНТ-2» взмыл ввысь. В этот момент в зал ожидания вбежал плотный человек в сандалиях на босу ногу, в серых унылых штанах из хлопчатой бумаги и нижней рубахе, из разреза которой торчали седые патлы.

— Женщинов! Адонис Евграфыч! — закричал он жалобным голосом. — А как же за постой?!. Где же вы?

— Где Женшинов?!!— набросился на вошедшего «Викинг». — Какой такой…

— Я сам его ищу, за постой подлец не уплатил! Сто двадцать рублей ноль ноль копеек. Такой солидный, на рубашке пальмы нарисованы.

— Годдем! — машинально выругался «Викинг» по-английски. — Чего бы вам прибежать минутой раньше, размазня! Улетел, улетучился. Однако послушайте… Адонис Евграфович — мой лучший друг, друг детства, отрочества и юности. Как же это я его не узнал? Досадно!

Ну конечно… Это он!

Ротозей-квартиросдатчик плюхнулся на стул и, нервно поглаживая патлы на груди, заговорил как бы сам с собою: