Яков Наумов - Схватка с оборотнем

— Он. Ткачук. Свидетельствую, граждане. Самый большой злодей из всех, кого я на свете видел.

Огромный, наголо обритый кузнец шевельнул бровями, коротко взглянул на Коцуру и отвернулся.

— Гражданин Ткачук, — сказал следователь, — вам молчать бесполезно. О вас уже почти все известно. И то, как вы работали в спецлагере…

Ткачук дернул головой и уставился в стену.

— …И то, как вы были куренным в бандеровских бандах. Так что давайте говорить начистоту. Ваш сотоварищ нам все рассказал, у него и надежда есть на лучший исход.

Ткачук снова посмотрел на Коцуру и вдруг плюнул ему под ноги.

— Ладно, ладно, — сказал следователь, — эти штучки вы для других приберегите. Тут у вас сочувствующих нет, так что нет смысла и сцены разыгрывать… И вообще не пойму я, зачем вы выдали Коцуру, если не хотели говорить?

Ткачук посмотрел на следователя каким-то затравленным взглядом и отвернулся.

— Отвести, — приказал следователь. — И того и другого.

Бандеровцев увели.

— Вот чертовщина! — сказал следователь. — Этот громила сам ведь выдал Коцуру и мог быть уверен, что этот в отместку все о нем скажет… И молчит.

— Ничего, — ответил Луганов, — теперь он заговорит. Точно знаю, что заговорит.

Луганов поднялся и возбужденно заходил по кабинету.

— Он так нам важен, что должен заговорить!

Последние ночи Ткачук не спал. Он вспоминал лучшие дни своей жизни. Сорок первый, лето. Как вступали во Львов немцы, как за мотоциклами их, танками, пушками и колоннами пехоты вступал в город батальон «Нахтигаль», а за ним шли отряды лесовиков, и в одном из них он, Ткачук, молодой, рослый, здоровый, радостно кричащий приветствия немцам.

Потом осенью сорок первого он, Ткачук, на машине комендатуры разъезжает по улицам в эсэсовской форме. Листья с шуршанием падают под колеса, разбегаются с дороги люди, а он сидит с автоматом рядом с шофером в черном мундире и высматривает среди прохожих еврея или москаля…

Ткачук скрипит зубами, ворочается; пятнадцать лет он жил в Сибири, работал и разговаривал с этими людьми, но ничего им не забыл. И если бы времена переменились и ему было дано право опять шагать по лагерю, поигрывая нагайкой, он опять бы сек ею, да так, чтоб ни одного не оставить в живых. Он засыпал к утру, часа на два, но и во сне видел все то же: лагерь, своих и немецких эсэсовцев, коменданта и нагайку, с которой он был властелином…

Ненависть, скопленная за целую жизнь, вздымалась в нем. На допросах он не слушал, о чем его спрашивали, молча отворачивался от следователя.

…Луганов и следователь уже изнемогали. Этот убийца не поддавался на обычную человеческую логику. Допрос за допросом не давал результатов.

Дела между тем не прояснялись. Позвонили из Москвы, сообщили, что югославы нашли людей, подтвердивших храбрость Варюхина в партизанских рядах. С Дороховым картина была более сложной. Шесть человек из его батальона, увидев его фотографию, разделились во мнениях. Трое утверждали, что это не Дорохов, трое подтверждали: да, Дорохов. Прошло двадцать лет как-никак…

Луганов внимательно следил за тем, как реагирует Ткачук на вопросы. Последнее время некоторые вопросы он хотя бы выслушивал, тогда как раньше они для него, казалось, просто не доходили.

— Вот вы упираетесь, Ткачук, а зря, — сказал ему однажды следователь, — многие ваши сотоварищи уже сейчас работают, как все люди, а вы еще в прошлом живете. Бессмысленно это. Вовк, Маленький, Смачный во всем признались, отбыли срок, теперь живут не тужат…

— А шо бы им тужить? — спросил вдруг Ткачук. — Боны вам половины про себя не казали, а вы вже довольны… Чого бы им тужить?…

— Почему же! Мы данные их перепроверили, — возразил следователь.

Луганов с интересом следил за допросом.

— А шо воны казалы? — угрюмо быча голову, спросил Ткачук. — Як воны ваш госпиталь застукали на шляху на Станислав, казалы? А там Вовк распоряжався!

Следователь пожал плечами:

— В большинстве своих преступлений они покаялись.

- «Покаялись»! — пробурчал Ткачук. — Воны головы вам заморочили, та и все… Маленький — це ж главный разведчик на Тернополыцине був. Вин казал, шо дитэй вашего секретаря порубили в разрушенном доме?

— Не могу понять, отчего вы о себе не расскажете? Раз у вас чуть не каждый был таким душегубом, то вам совсем не страшно в этом ряду предстать.

Ткачук сразу замолчал, и допрос пришлось закончить.

— Он завистлив, — сказал Луганов следователю, — завистлив и никого не любит… Вот на что его надо брать.

— Самое удивительное, — произнес следователь, — что он и Коцуру вот так же выдал. Я сначала даже не понял, зачем он это сделал. Думаю: завоевывает право на жизнь. Нет. Это он из зависти. Я, мол, арестован, почему же другие, такие же, как я, на свободе ходят… А в селе о нем хорошего мнения и даже послали к районным властям узнать, нельзя ли освободить Мандрыку, отличного кузнеца и хорошего человека.

— Когда надо, прятаться умеет, — сказал Луганов. — Вы не будете возражать, если я проведу следующий допрос?

— Пожалуйста. Я и сам хотел вам предложить.

На следующем допросе Луганов встретил Ткачука внезапным вопросом:

— А вы знаете, Ткачук, что в селе о вас хорошо вспоминают?

Ткачу к покрутил головой.

— У яком сели?

— В Шилино. Говорят, был хороший кузнец и человек, мол, порядочный.

— А вы шо?

— Пока молчим. Сказать «убийца», «палач», как-то неудобно.

— Скажете, — пробурчал кузнец. — А шо кузнец, так и есть кузнец. Кабы Советы не пришли в Галитчину, я бы у себе кузнечил. У меня кузня была на шесть наймитов. Усе отобрали…

— Поэтому и начали против нас бороться?

— А шо? Ты бы не начав, кабы тебя разули, раздели?…

Луганов пристально посмотрел на Ткачука, потом вынул и разложил перед ним фотографии: Дорохова, Ярцева и нескольких бывших бандеровцев.

— Вот, Ткачук, — сказал он, — все эти люди тоже имели грехи против советской власти. Однако некоторые из них заработали прощение. Признались в своих поступках. И теперь уже освобождены. Разве вы не могли быть среди них?

Луганов, не отрываясь, наблюдал за тем, как Ткачук рассматривает предложенные ему фотографии.

Он отодвинул карточки бандеровцев, чему-то ухмыляясь, зато фотография Ярцева в эсэсовской форме привела его в волнение. Из-под нависших бровей глаза его взглянули на Луганова с изумлением. Но, встретив его напряженный взгляд, Ткачук сразу овладел собой. Взяв фотографию Ярцева, он захохотал:

— А цего тоже освободили?…

Ткачук почесал переносицу и хмыкнул.

— Ось я, як вы казалы, для вас душегубец. Того гляди, меня к вышке приговорят, а цей хлопец на свободе гуляет! Слушай сюды… То був кэт такий, шо йому равного не було! Я душегубец? Та я перед ним овечка, ось шоб меня Бог сокрушил! — Он перекрестился. — Но погоди, я их усих на чистую выведу! Скольких ваших зарезав… Скольки вин руками задушив… А пытав як?…