Богомил Райнов - Ночные бульвары

— Тогда к чему была та комедия на днях?

— Так. Без глубоких причин. Хотел тебя видеть, и все.

— Вкусная отплата за несбывшуюся любовь, что ли?

В машинальной улыбке полных ярко-красных губ было что-то бесстыдное, однако Робер не ощутил желания реагировать.

Она смотрела на него без особого интереса и словно ожидала ответа. Потом сказала совсем без связи:

— Знаешь, а ты довольно сильно изменился. И не в лучшую сторону.

— Например?

— Например? Ставишь меня в неудобное положение…

— Ну, не деликатничай уж так.

— Я и не деликатничаю. Но перемен в тебе так много, что просто не знаю, с которой начать.

— Начни с чего хочешь, — безразлично предложил Робер, выплюнув на тротуар мокрый окурок и достав новую папиросу.

— Тогда начну с твоей отвратительной привычки разгуливать по всему рту сигаретой и беспрестанно барабанить пальцами по столу.

— Мелочи, — заметил Робер, перестав постукивать по мраморной плите.

— Неврастения — не мелочь.

Он не ответил. Только снова легонько застучал пальцами по столу.

— Да, ты довольно сильно изменился, малый. Состарился и даже подурнел. Когда-то ты был красавцем, Робер, а теперь подурнел.

— Я бы мог сказать то же самое о тебе, если б не был кавалером.

— Хорошо, хоть не говоришь. Теперь вижу, что кое-что с молодости у тебя сохранилось: злоба.

— Дело не в злобе. Дело скорее в возрасте.

— Могу тебя заверить, что больше двадцати восьми мужчины мне не дают.

— И столько тебе и есть….

— Именно так.

— Значит, когда-то я был влюблен в двенадцатилетнюю девочку. Хорошо хоть, что этого не поняли власти. Это ведь наказуемо, знаешь.

— Наказуемы лишь деяния. А деяниями, если мне не изменяет память, ты похвастаться не можешь.

— Верно, — равнодушно кивнул Робер. — Вообще, все, что ты говоришь, верно. Ты выглядишь на двадцать восемь, а я лишь по злобе своей даю тебе еще восемь, и мы с тобой — это цветок в каплях росы да развалина, собранные в странном сожительстве.

— Никакого сожительства нет.

— Чудесно, нет и сожительства. Сожительство — это для того, толстого. Уж не господин ли супруг, случайно?

— Супруга у меня нет.

— Значит, любовник.

— Ну, и что с того?

— Ничего.

— Тогда выпьем по маленькой на посошок да разойдемся.

Робер заказал.

— С каких пор у тебя этот любовник?

— Не твое дело.

— Знаю. Просто так спрашиваю. С каких он у тебя пор?

— Нет, ну до чего ты надоедлив. Допрос, что ли, проводишь? По какому праву?

— Никакого допроса. Так, беседуем. Впрочем, если хочешь, можем сменить тему.

— Вот это что-то разумное.

«Верно, сменим тему. Станем говорить глупости — что придет в голову.»

Официант принес заказ.

Робер вытащил изо рта мокрый окурок и зажег новую сигарету. Затем поднял рюмку и отпил до половины.

— Ты становишься воздержаннее, — заметила Марианна.

— Нет. Просто бережливее.

— В затруднении?

Он кивнул.

— Плохо живешь?

Он снова кивнул.

— Костюм у тебя неплохой…

— Да, но единственный.

— Чем вообще занимаешься?

— Тем же, чем и раньше.

«Врешь. Ничем ты не занимаешься. И ничего не осталось у тебя от того Робера, который трудился. Ничего, кроме привычки держать сигарету во рту, чтобы освободить руки для кистей и палитры. Ну вот, теперь они у тебя совершенно свободны. Свободны от всего — даже от кистей и палитры.»

— Тебе бы к Пикассо за советом сходить… — предложила Марианна после краткого молчания.

— Тайна известна мне и без Пикассо.

— В чем же дело тогда?

— Ну вот, теперь ты становишься надоедливой. Оставь! — Он устало махнул рукой.

— Как хочешь…

Она замолчала, но немного погодя снова добавила:

— И все же жил же ты как-то все эти годы.

— Совершенно верно. Жил как-то. Жил всяко. В последнее время даже с немалыми деньгами в кармане. Но сейчас все кончено. Полный крах.

— И окончательный?

— Скорей всего.

Он выплюнул недокуренную сигарету, подпер голову ладонью и стал смотреть на улицу. Ряды прохожих поредели. За каштанами напротив загорелись зеленые буквы неоновой рекламы, и деревья в темноте стали плоскими и неестественными, словно декорации.

— Ты только не подумай, — сказал Робер, вновь повернувшись к столу, — что я позвал тебя на судьбу свою пожаловаться.

— Я ничего и не сказала.

— Потому что в сущности у меня нет причин жаловаться. Мне даже хорошо. Человеку всегда хорошо, когда ему нечего больше терять.

Она посмотрела на него, но ничего не ответила.

— Разве не так?

Она молчала и смотрела на него.

— Потому что если нечего терять, значит, единственная возможная перемена — что-то приобрести.

— Например, вечный покой.

— Да, даже и это. Когда устал — я хочу сказать: устал до предела, — то это не самая страшная перспектива.

— Любишь ты пофилософствовать, — заметила Марианна. — С тех еще пор любишь. И может быть, в этом и состоит все твое несчастье. Потому что в том зверятнике, куда нас с тобой впихнули, коли цел остаться желаешь, так действовать нужно.

— А ты, действующая, чего достигла?

— Может, и немногого, но прогореть еще не прогорела.

— А, ну да: у тебя есть любовник.

— Почему бы и нет! Я тебе девственность свою беречь не обещала.

— Ничего, что любовник староват…

— Разумеется, ничего.

— И довольно дурен собой…

— Тоже без значения. Главное, что состоятелен и верен. На этом свете, милый мой, если чересчур взыскателен будешь, так можешь и без ничего остаться.

— Если б я был таким уж взыскательным, то вряд ли захотел встретиться с тобой…

Он сказал это вполголоса, почти про себя, но эффекта это не уменьшило.

— Слушай — может, я и правда не такая, какой пятнадцать лет тому назад была, но я тебя останки подбирать не звала, и не позволю такому никудышному, как ты, грубости мне преподносить. — Говорила она тихо, но усталый голос приобрел металлический тембр, и движения, которыми она складывала перчатки, были нервными и отрывистыми. — Так что до свиданья.

Марианна встала. Она хотела взять со стола сумку, но Робер поймал ее за руку.

— Обожди. Дай сказать пару слов, а потом можешь уходить.

— Мне некогда. Я пошла.

— Марианна, не устраивай сцен. На нас смотрят.

— Что ж тебя это так волнует? Тебе ведь нечего терять, — поддела она его, однако присела на краешек стула.

— Я понимаю, что обидел тебя, но сказал это совершенно машинально.

— Сорвалось с языка то, что думал.

— Ну да, да — я так думал. А если что-то думаешь — что проку это скрывать.

— Ну вот, я и пошла…

Робер посмотрел на нее. Потом пожал плечами.

— Можешь идти. Уходи, если хочешь. В конце концов этим все решается…

Марианна потянулась за сумкой и уже хотела снова встать, но задержалась на мгновение и спросила: