Ян Флеминг - Мунрейкер

Бонд не раз говорил ей об этом и вместе с двумя другими сотрудниками секции «00», в разное время, предпринимал решительные атаки на ее невинность. Она же с неизменной надменностью матроны (которую все трое, льстя своему мужскому самолюбию, приписывали фригидности) отражала их и уже на следующий день относилась к очередной своей «жертве» с подчеркнутым вниманием и великодушием, как бы давая понять, что сама во всем виновата, но что больше не сердится.

Однако, что им не дано было знать, так это то, что, любя всех троих одинаково, она до боли в сердце переживала за каждого из них, когда им грозила смертельная опасность, и не желала связывать себя духовными узами с человеком, которого через неделю могло уже не быть в живых. Служба в Сикрет Сервис — это своего рода кабала, и коли ты женщина, то не много остается у тебя возможностей для посторонних связей. Мужчинам легче. Разводить амуры на стороне им не возбранялось. Ведь для них — в случае если они хоть как-то использовались в, как это тактично именовалось, «полевых условиях», — такие понятия, как брак, дети, дом, попросту не существовали. Однако для женщины связь вне пределов Сикрет Сервис автоматически означала «опасность утечки информации», и в конечном счете она становилась перед выбором: либо увольнение, и тогда нормальная жизнь, либо вечное «сожительство» с Королем и Отечеством.

Лоэлия Понсонби знала, что почти достигла того возраста, когда пора принимать решение, и все в ней склонялось к тому, чтобы уйти. Но с каждым днем мученический ореол Эдит Кавелл и Флоренс Найтингейл все теснее замыкал ее в круг подруг по штабу, с каждым днем становилось все труднее и труднее решиться покинуть эти ставшие ей родными стены.

А пока, будучи одной из самых преуспевающих девушек в штабе, она входила в состав высшего сословия старших секретарей, имевших доступ к самым сокровенным секретам службы и вправе была рассчитывать, что через двадцать лет радениями управления личного состава ее имя вкупе с именами чиновников из Совета рыбной промышленности, почтового ведомства и Женского института будет внесено золотыми чернилами в самый конец рождественского списка награжденных орденом Британской империи 4-й степени — мисс Лоэлия Понсонби, старший секретарь, министерство обороны.

Она отвернулась от окна. На ней была розовая в белую полоску сорочка и простая темно-синяя юбка.

Глядя в ее серые глаза, Бонд улыбнулся.

— Я зову вас Лил только по понедельникам, — запротестовал он. — И мисс Понсонби в остальные дни. Но я никогда не назову вас Лоэлией. Это имя ассоциируется у меня с одним неприличным лимериком [шуткой (англ.)]. Есть что-нибудь для меня?

— Нет, — отрезала она, но, смягчившись, добавила. — У вас и так полно работы. Правда, не срочной, но все равно очень много. Ах, «сарафанное радио» сообщает, 008 выкарабкался. Сейчас в Берлине, набирается сил. Боже мой, как я рада!

Бонд вскинул глаза.

— Когда вы об этом узнали?

— С полчаса тому назад, — ответила она.

Бонд вошел в просторный кабинет, где кроме его стола стояли еще два, и плотно закрыл за собой дверь. Подошел к окну. Его взору открылась уже почти летняя зелень Риджентс-Парка. Значит, Билл все-таки сделал это. В Пенемюнде и обратно. Набирается сил в Берлине — звучит не больно-то обнадеживающе. Видимо, здорово ему досталось. Что ж, придется ждать новостей из единственно доступного в штабе источника достоверной информации — дамской уборной, известной, к бессильной ярости Отдела внутренней безопасности, как «сарафанное радио».

Бонд вздохнул и сел за стол, придвигая к себе корзину с коричневыми папками, помеченными красными звездочками, которые заменяли гриф «совершенно секретно». Как там дела у 0011? Минуло уже два месяца, как он бесследно исчез в портовых трущобах Сингапура. И с тех пор ни слова. В то время как он, Джеймс Бонд, агент 007, старший из трех агентов, заслуживших право иметь в личном номере индекс «00», сидит за удобным столом, возится с какими-то бумажками и пытается ухаживать за секретаршей.

Он поежился и решительно раскрыл верхнюю папку. В ней была подробная карта южной Польши и северо-восточной Германии. В глаза бросилась кривая красная линия, соединявшая Берлин и Варшаву. К карте прилагался пространный меморандум, отпечатанный на машинке и озаглавленный «Железнодорожная магистраль: Надежный вариант отхода с Востока на Запад».

Бонд достал черный вороненый портсигар и черную зажигалку «Ронсон» и положил перед собой. Прикурив сигарету — одну из тех, набитых македонским табаком, с тремя золотыми кольцами на мундштуке, что изготовляли специально для него в лавке «Морлендс» на Гросвенор-Стрит, — он придвинулся в мягком шарнирном кресле к столу и погрузился в чтение.

Таково было начало обыкновенного рабочего дня для Бонда. Лишь два-три раза в год выпадали задания, требовавшие от него специальных навыков. В остальное время он выполнял не слишком обременительные обязанности старшего государственного служащего — присутственные часы с десяти до шести, которые, впрочем, не требовали строгого присутствия; ленч, как правило, тут же в столовой; приятный вечер за карточным столом в компании близких друзей, или в казино «Крокфордс», или занятия любовью, без особой страсти, с одной из трех одинаково благорасположенных к нему замужних женщин; уик-энды, посвященные игре в гольф по-крупной в одном из клубов в пригородах Лондона.

Отпуска он не брал, разве что по болезни, и то только в случае необходимости, но, завершив очередную миссию, почти всегда получал две недели отдыха. В год имел 1500 фунтов, обычное жалование старшего чиновника на государственной службе, и плюс к этому еще 1000 фунтов необлагаемого налогом дохода из собственных источников. Впрочем, находясь на задании, Бонд волен был тратить любые суммы, так что в остальное время года мог вполне безбедно существовать на чистые 2000.

У него была небольшая, но уютная квартирка в районе Кингс-Роуд, за которой присматривала пожилая шотландка, этакий божий одуванчик по имени Мэг, и двухместный закрытый «бентли» 1930 года выпуска с усиленным двигателем, который Бонд держал в таком превосходном состоянии, что при необходимости тот выдавал все сто миль в час.

На это и тратил он все свои деньги и гордился тем, что коли суждено ему погибнуть до предельного в его профессии возраста в сорок пять лет, в чем в минуты хандры был абсолютно уверен, то на его банковском счету не останется ни пенса.

До той поры, когда его автоматически исключат из списка сотрудников с индексом «00» и переведут на работу в штаб, оставалось еще восемь лет. Или по меньшей мере восемь опаснейших заданий. Может, шестнадцать. А то и все двадцать четыре. Мало не покажется.