Александр Авдеенко - Дунайские ночи

Официант Гонтарь, убирая посуду со стола, за которым обедал американец, «прибрал» и тугую пачку долларов, положенных Картером под салфетку.

Шатров был уверен, что этим дело не ограничится. Гонтарь должен в свою очередь что-то передать хозяину.

Пока мистер Картер, пообедав, пил кофе, курил, отдыхал, Шатров работал: готовился накрыть Картера с поличным, думал о следах, оставленных военным атташе в Софийском соборе и на телеграфе, на Академической улице Львова и в ужгородском отеле «Верховина». Кто они, эти два «студента»? Куда скрылись? Откуда взялся Качалай, доцент из Одессы? Старый агент, извлеченный из-под пласта нафталина или недавно завербованный?

Официант Гонтарь… До сих пор жил скромно и тихо, ни в чем не подозревался. Расконсервирован или ускоренным методом обработан каким-нибудь заокеанским дядюшкой? Что успела сделать эта как будто бы разрозненная шайка? С кем связана? Каковы ее ближайшие намерения?

Всякая новая операция для Шатрова начиналась вот так: что? как? почему? где? когда? откуда? И смелые думы и осторожные предположения, имеющие своим истоком знание характера противника, его изобретательность.

Много лет прослужив на страже государственной безопасности, Шатров не стал самоуверенным, не вообразил себя всемогущим, обладателем универсального ключа, способного раскрывать все тайные ларчики врага. Хороший фронтовой сапер каждый день имел дело со взрывчаткой, минировал и разминировал, разгадывал сюрпризы врага, но никогда не забывал, что не имеет права ошибаться. Работа Шатрова еще сложнее и ответственнее. Жизнью рискуют, когда надо, многие патриоты. Но никто, нигде и никогда не имеет права рисковать государственной безопасностью. Действовать надо всегда безошибочно, всегда наверняка, изобретая все новые и новые способы бить всегда в цель! Упреждать! Угадывать! Ставить на дороге врага непроходимую преграду.

На другой день утром Картер, розовый от недавно принятой ванны, в свежей рубашке и светлом легком пиджаке, спустился со второго этажа и, приветливо раскланиваясь с обслуживающим персоналом гостиницы и ресторана, занял свое место с видом на оживленную торговую улицу и на мост через реку Уж.

Официант Гонтарь подал завтрак: холодную ветчину, яйца, чуть поджаренные ломтики хлеба, кофейник, фарфоровый кувшинчик со сливками. Многозначительно глядя на туго накрахмаленную салфетку, он произнес обычную фразу:

— Желаю приятного аппетита!

Картер поблагодарил, извлек из-под салфетки маленькую, аккуратно упакованную посылку.

Гонтарь еще не успел отойти от столика американца, как неизвестно откуда появились люди с непреклонно суровым выражением лиц, но безупречно вежливые.

Картер был так ошеломлен, подавлен, что и не пошевелился, не сделал никакой попытки выбросить хотя бы под стол секретные документы. Бледный до синевы, с расширенными зрачками, будто опьяненный наркотиками, он молча улыбался.

Дипломатия, ничего не поделаешь!

Улыбался и признательно-нежно тряс всем руки, когда соответствующим образом оформлялась поимка с поличным. Улыбался и тряс всем руки, когда было объявлено, что его деятельность несовместима со статусом аккредитованного дипломата, что Министерство иностранных дел СССР предложило ему покинуть пределы Советского Союза.

«Рукотрясение» — так потом назвал Гойда эту процедуру. Шатров засмеялся и сказал:

— Именно так мы и назовем операцию. Ру-ко-тря-сение! Пусть в таком наряде и гуляет по всем нашим бумагам. Не знаю, худо это или хорошо, но за свежесть ручаюсь.

Официант гостиницы «Верховина» в момент ареста раздавил ампулу с цианистым калием, доказав таким способом свою преданность Си-Ай-Эй и помешав следствию выявить сообщников, тех, кто снабдил его секретными документами.

Смерть Гонтаря несколько ободрила мистера Картера, удрученного провалом. Его уличали в том, что он в шпионских целях фотографировал военные объекты (и доказали это изъятой пленкой), в том, что встречался со своим агентом, выдал ему две тысячи долларов и получил от него при второй встрече шпионские сведения. Картеру не поставили в вину его встречу во Львове на Академической с доцентом Качалаем. О ней умолчали. Предпочел умолчать о ней и Картер, полагая, видимо, что она не была зафиксирована.

Доцент Качалай, вернувшись в Одессу, тяжело заболел.

Телеграмма до востребования на имя гражданина Буквы лежала на почтамте.

В Ужгороде, как гласила справка адресного стола, было несколько человек, носящих приметную фамилию — Буква.

Гойда под разными предлогами познакомился с ними и убедился, что они не востребуют телеграмму. К окну № 5, к барышне с соломенной челкой подойдет кто-то другой. А может, и вовсе не подойдет после того, что случилось в ресторане гостиницы «Верховина». Так или иначе Гойда должен караулить нераспечатанную телеграмму, эту, быть может, главную ниточку, с помощью которой можно добраться до важной тайны мистера Картера.

Два дня напрасно дежурил на почтамте. На третий примчался к Шатрову.

— Явилась Буква! — говорил он, сияя черными глазищами. — Пришла. Осторожненько, на цыпочках, на одних мизинчиках, ноготочках, а притопала все-таки. Как же, Иван и Петро едут!

Василь, как и многие его сверстники, живущие в Закарпатье, на этом шумном перекрестке Восточной и Центральной Европы, хорошо знал и чешский, и румынский, и мадьярский, и немецкий. От далеких, овеянных песнями и легендами дней войны осталось немало добрых следов в облике Василия Антоновича Гойды. Не на лице они, не в одежде. В душе, в работе, в его отношениях с людьми, в манере разговаривать. Да еще в глазах.

Капитан Гойда… Чекист новой формации, времен строгого соблюдения социалистической законности. В тринадцать лет был неграмотным, а теперь имеет высшее образование, в совершенстве владеет пятью языками. И рядом с ним и вокруг, в каждом отделе, во всех управлениях работают такие же, как он, воспитанники университетов: физики и математики, историки, философы, педагоги, мобилизованные партией охранять государство, его тайны, труд и покой граждан. Новое поколение чекистов.

— Ну, Васек, — спросил Шатров, — с какой буквы начинается твоя Буква? Рассказывай!

Шатров так и не привык, да и не пытался, называть Гойду ни товарищем, ни капитаном. Человеку скоро тридцать, а он все — Василек. Ничего, стерпит! Когда покроется морщинами его румяное лицо, а время посечет кудри, тогда можно и Василием Антоновичем величать.

— Сегодня на почтамте, — говорил Гойда, — гражданин Кашуба отправлял посылку в Одессу, в институт виноградарства и садоводства. Пучок виноградных лоз, чем-то зараженных. Просил срочно исследовать, сообщить…

— А это откуда тебе известно? — перебил Шатров.