Сергей Донской - Если завтра не наступит

– Самая подходящая тема для полуночи.

Бондарь взглянул на часы:

– Черт! Еще целых два часа ожидания!

– А я думала, время в моем обществе летит незаметно, – сказала Тамара. – Шутка. – Улыбка, тронувшая ее губы, растаяла. – Сама не люблю ждать.

– Можем прогуляться, – предложил Бондарь.

– По ночному Тбилиси?

– У вас неспокойно?

– Ну, времена, когда по городу шастали вооруженные до зубов молодчики из «Мхедриони», конечно, прошли, – сказала Тамара, – однако до нормальной обстановки далеко. Постреливают, грабят, останавливают машины и выкидывают водителей на обочину. Иногда в Тбилиси наезжают сваны, а для них туриста похитить – все равно что высморкаться.

– Кто такие сваны? – полюбопытствовал Бондарь, закуривая.

– Полудикие горцы из Сванетии. Говорят, что когда сван хочет наточить свой кинжал, он пускает с горы огромный камень, а сам бежит рядом.

– Зачем?

– Точит кинжал. – Тамара подняла бокал, любуясь содержимым на просвет. – У нас в Грузии это любимое занятие. Все точат кинжалы друг на друга. Абхазцы, осетины, менгрелы, гурийцы… Выпьем же за дружбу народов! – Тамара так и поступила, не чокнувшись с Бондарем, а потом решительно встала и заявила: – Вот что, пойдем ко мне. Познакомлю тебя с отцом. Мне кажется, что вы понравитесь друг другу.

– В такое время? – усомнился Бондарь, доставая деньги.

– Он обычно работает по ночам, а днем отсыпается.

– Не хотелось бы ему мешать.

– Отец любит гостей, – сказала Тамара. – В последнее время от нас многие отвернулись, опасаясь замарать себя знакомством с изгоями, осмеливающимися критиковать новый порядок.

– Что-то вроде нашего тридцать седьмого года? – спросил Бондарь, когда они направились к выходу.

– Если уж проводить такие параллели, то год пока что только тридцать четвертый или тридцать пятый. – Остановившись на крыльце, Тамара с удовольствием вдохнула свежий воздух. – Кстати говоря, скороспелый отец грузинского народа родился в один день со Сталиным, чем весьма гордится.

– Ну, до товарища Сталина ему далеко. – Бондарь взглянул на ночное небо. – Как свинье до луны.

– Масштаб не тот?

– Дело не в масштабе.

– А в чем?

– В целях, – просто ответил Бондарь. – Сталин строил самое мощное государство в мире, и он его построил. А нынешние тиранчики? Они способны лишь разрушать, присваивать или обгаживать все, что было создано до них. Культ личности нужен им для того, чтобы тешить свое непомерно раздутое самолюбие.

– Никогда не смотрела на тиранию с такой точки зрения, – призналась Тамара, с любопытством косясь на Бондаря. – Выходит, ты оправдываешь массовые репрессии?

– Массовые репрессии, – сердито ответил он, – это когда миллионы людей умирают от голода, пока так называемые сливки общества маются запорами на своих золотых унитазах. – Когда больных не лечат, а калечат, когда честных работяг спаивают отравленной водкой, а молодых сажают на иглу. – Бондарь рубанул рукой темноту и, понизив голос, заключил: – Вот что такое массовые репрессии. Точечные бомбометания по мирному населению – тоже массовые репрессии.

– Послушать тебя, так никакой демократии не захочется, – обронила призадумавшаяся Тамара.

– А если не слушать, то хочется? – спросил Бондарь. – Погляди вокруг. – Он обвел взглядом полуруины, теснящиеся вдоль улочки, по которой они шли. – Это так называемая демократия в действии. Возьми любую фотографию города тридцатилетней давности и сравни ее с тем, что творится теперь. И не надо заливать мне про чудо-банки, манящие огни казино и яркие витрины супермаркетов, – проворчал он, хотя Тамара пока что не раскрывала рта. – Все это построено за наш счет, но не для нас. На приватизированной кем-то земле. Без согласия простых людей, живших на ней.

– Но почему кто-то должен спрашивать у них согласия? – спросила Тамара, которой не позволило промолчать чувство противоречия.

– Потому что «демос» – это народ, а «демократия» – власть народа. – Бондарь остановился, давая спутнице осознать услышанное. – Где она? Может быть, в Америке? В России? В Грузии?

Тамара посмотрела на ржавые уличные фонари, не горевшие с конца прошлого тысячелетия, на железные решетки, защищающие окна первых этажей… Посмотрела и отчетливо поняла: никакой демократии здесь никогда не было и никогда не будет, а о том, что будет, лучше не думать, чтобы не свихнуться раньше времени. Поежившись, она поддела руку Бондаря своей рукой и сразу почувствовала себя увереннее.

Жилище Галишвили напоминало лавку сувениров. Гостиная, в которую был заведен Бондарь, ломилась от кубков и статуэток, фотографий и альбомов, охотничьих трофеев, всевозможных кинжалов и ружей, часов и ваз, иконок и распятий, экзотических раковин, туземных масок, моделей парусников – всего не перечислишь. Но больше всего было книг, стоявших рядами, лежавших стопками и валявшихся как попало всюду, где имелось свободное пространство.

Усаженный в крайне неудобное кресло, Бондарь наотрез отказался от кофе и чая и с тоской подумал, что не следовало принимать приглашение Тамары. Ему всегда бывало неловко в гостях, особенно если хозяева стремились окружить его заботой и вниманием. Это был именно такой случай. Особенно после появления Тамариного отца, обладавшего густым сочным басом и седыми усищами, делавшими его похожим на моржа.

Грузный, страдающий одышкой, неопрятно выбритый, но зато благоухающий крепчайшим оде-колоном, Галактион Галишвили уселся напротив Бондаря, забросил ногу за ногу и, поигрывая войлочным тапком, повисшим на кончиках пальцев, принялся задавать вопросы, ответы на которые его, по всей видимости, не слишком интересовали. Сочтя, что приличия тем самым соблюдены, Галишвили откашлялся и предположил, что гостю будет интересно послушать стихи, над которыми он сейчас работает. Гость, от которого не ждали ничего иного, обреченно кивнул.

И пошло-поехало. Громогласный голос Тамариного отца заполнил комнату, как ветер – пустую бочку. Стараясь не морщиться, Бондарь внимал писателю и незаметно поглядывал на часы. Время почти остановилось. Зато Галактион Галишвили разошелся так, что хрустальные подвески на люстре жалобно звякали, а рыбки залегли на дно аквариума, словно опасаясь приближения бури.

Галишвили рвал и метал, обличая организаторов государственного переворота, под игом которых стонет истерзанная Грузия. Страна сравнивалась с покрытой язвами нищенкой, донашивающей последние обноски, но в следующем четверостишье она вдруг преображалась в витязя в тигровой шкуре, готового сокрушить врагов, как глиняные горшки и гнилые тыквы.

К облегчению Бондаря, стих обрывался на середине, так что, извинившись, Галишвили перешел на прозу, сделавшись куда более приятным и красноречивым собеседником. Покуривая трубку, он говорил, как тяжело ему видеть брошенные дома и остывшие очаги, как страшно слышать о появлении пыточных застенков в Тбилиси и о том, что страна находится на грани вымирания.