Р. Шулиг - Белые линии

Земан смотрел на нее и любовался. Правда, за эти пятнадцать лет, что он ее не видел, она постарела, погрузнела. Широкая, крепкая, эта женщина была похожа на кирасира. Однако годы сделали ее спокойнее, мудрее. От нее исходила какая-то прямолинейная решительность, чистосердечность, увлеченность работой, вера в свое дело, уверенность в себе. В ее присутствии Земан чувствовал себя спокойно. Без хвастовства, с деловитой, естественной гордостью она проговорила:

— Да? Так теперь при коммунизме скорее мы живем. — И без обиняков спросила его: — Зачем приехал? Что нужно? Хочешь устроиться на работу?

Земан слегка опешил:

— Я? Как это? Почему?

Матыс слегка кашлянул, потом неохотно, со смущением пояснил:

— Мы видели ту телевизионную передачу!

Земан, огорченный тем, что его не понимают, поспешно возразил:

— Нет, мне от вас нужно нечто другое!

Шандова, однако, была убеждена в своей правоте, но полагала, что попросить ее о работе Земану мешает мужская гордость, поэтому спокойно и невозмутимо брала быка за рога:

— Если у тебя в Праге какие-нибудь проблемы, плюнь на все и иди к нам. Люди у нас тебе будут рады, здесь тебя никто ни в чем упрекать не станет!

Матыс тут же подхватил:

— И ты не думай, что Аничка предложит тебе какую-нибудь грязную и тяжелую работу. У нас современное производство, здесь есть все профессии. А кое-где у нас работают и в белых халатах, как в лаборатории...

Земан смотрел на него с интересом и удивлением. Неужели это тот самый старшина? Он был тогда совсем молодым участковым инспектором. Пятнадцать лет назад он жаловался, что чувствует себя на этом большом своем участке слабым и беспомощным. А теперь у него выросло пивное брюшко, он ездит на машине, стал степенным и важным, как настоящий районный начальник. Теперь он с гордостью водил Земана по двору, как по своим владениям. И похвалиться, собственно, было чем; двор чистый, бетонированный, как взлетная полоса на аэродроме. Возле него теснится ряд новых, современных домов из железобетонных конструкций и панелей; механизированные коровники, склады, мастерские, крытые стоянки для сельскохозяйственных машин, административные постройки, клуб и многое другое. «Это не просто ферма, как когда-то давно, а скорее фабрика по выработке мяса и муки», — подумал Земан.

Матыс открыл раздвижные ворота одного из длинных коровников, чтобы Земан мог посмотреть, и сказал:

— Помнишь, как у нас здесь горел первый кооперативный коровник? Посмотри, как выглядит наш коровник сегодня. У Анки здесь триста коров, полная механизация, автоматы...

Он говорил восторженно, с увлечением, однако Анна нетерпеливо прервала его. Эти хвалебные речи, сопровождающие каждую экскурсию журналистов, различных деятелей и делегаций, которые здесь ходили целыми толпами, уже давно ей надоели.

— Так кем ты хотел бы у нас работать? Референтом по безопасности? С учетом натуральной оплаты здесь ты будешь зарабатывать больше, чем в городе. Так что? Согласен?

— Нет!

Отказ Земана от такого великолепного предложения удивил и немного обидел ее, и она ворчливо спросила:

— Так чего тогда ты хочешь?

— Мне нужно, чтобы ты поехала со мной в Прагу на суд. Как свидетель!

Такого оборота она не ожидала. Ей это не понравилось, и она запротестовала:

— Ты спятил? Это в разгар весенних работ?!

Матыс, желая помочь Земану, поддержал его:

— Он мне рассказал, что там, в Праге, на карту поставлено все, Аня!

Однако Шандова решительно отказалась:

— У нас тоже на карту поставлено все. Мы здесь в деревне, мой дорогой, не имеем времени на эти ваши пражские истерики и глупости и уж тем более не желаем ввязываться в них. Вы в Праге можете устраивать митинги, манифестации, кричать, спорить, но мы должны вкалывать, чтобы следующей весной, когда у вас остынут головы, вам было что жрать! — сказала она с грубоватой откровенностью.

Земан не сдавался, пытаясь во что бы то ни стало ее уговорить.

— Это ведь касается нас всех, Аничка. Меня, твоего Матыса и тебя. Ты что, не знаешь, что твердит этот гнусный поп?

Шандова спокойно ответила:

— Знаю. Ходили здесь с этой резолюцией.

Земан испугался:

— Ты ее тоже подписала?

— Нет. Я под таким свинством не подписываюсь, — засмеялась Шандова. — Тогда бы Ладя меня убил. — Однако тут же серьезно произнесла: — Что тогда случилось, так тому и быть, это того стоило. И даже этих четырех человеческих жизней...

— Ты что, тоже думаешь...

— Ничего я не думаю, я знаю, что нужно было пойти даже на жертвы, чтобы покончить с сельскими поджигателями. Это была жестокая битва, но неизбежная... Сегодня здесь у всех новые дома, холодильники, телевизоры, ванные комнаты, автомобили, облицованные кафелем веранды, а комнаты облицовывают даже лиственницей... — Это ей вдруг о чем-то напомнило, и она обернулась к Матысу: — Ты достал лиственницу, Ладя?

Матыс отвел глаза и виноватым голосом забубнил;

— Я еще в лесничестве не был, Аничка!

Шандова взорвалась:

— От тебя совсем никакого толку, опять в деревне будем последними! — Она повернулась к Земану: — Так что, хочешь на эту должность?

Земан был ошарашен этими ее меркантильными, по-деревенски спокойными рассуждениями, в то время как вокруг, ему казалось, начинался конец света. Они не понимали друг друга, как будто разговаривали на разных языках. Он уже знал, что настаивать, объяснять бесполезно, и поэтому устало, но решительно ответил:

— Нет!

От всего этого он впал в уныние, почувствовал неуверенность. Хуже того, теперь его стало мучить сомнение. Как же в действительности обстояло дело? Чем больше он об этом думал, тем яснее становилось: тот случай, который казался ему таким простым и ясным, с логической стороны далеко не безупречен, во многом не лишен неясностей, имеет странные, необъяснимые моменты. Возможно, что причина тому — холодные, неприветливые глаза пани директора или грубоватость Анки: как было, так и было, это стоило четырех человеческих жизней... Возможно, что это работала его разыгравшаяся фантазия, не контролируемая спустя пятнадцать лет четкой памятью. Но вместе с тем Земан осознавал, что мало знает о собственно планицком деле, кроме того, что сам видел своими глазами.

Земан снова все мысленно восстановил в голове: он приехал тогда в Планице, потому что Калина показал ему донос какого-то лесника Босака и высказал соображения, что этот лесник может оказаться бывшим гестаповским агентом. Потом эти подозрения, без каких-либо веских доказательств, ему подтвердил по телефону другой сотрудник государственной безопасности, Житный. Они вместе поехали арестовать Босака, а схватили его сына Ярду, который им сказал, что отец в доме священника... Они поспешили туда, оттуда в школу, но то страшные выстрелы уже прогремели там. Потом Земан, охваченный ненавистью и гневом, бежал по ржаному полю, стрелял, задерживал преступников. Пятнадцать лет он был убежден в том, что все, что он тогда делал, было правильно, законно и по-мужски честно. Он ни минуты не сожалел о том, что лесника Босака и трактирщика Бенеша, единственных оставшихся убийц, взятых живыми на ржаном поле, они повесили. Но теперь он начал колебаться, задумываться, комбинировать, и это было ужасно... Чем больше он анализировал тот случай, том больше ему казалось, что подлинная мотивировка, истинная правда сложна, почти недостижима.