Р. Шулиг - Белые линии

Тот вечер не навевал Арнольду Хэклу розовых снов. Телефонный звонок Благи предупредил его о грозящей опасности и заставил быть начеку. А когда рано утром Ганка сообщила ему, что к ней приходили из КНБ и она ненароком, очевидно, выдала возможное местопребывание Благи, Хэкл понял, что его «сладкой жизни» в Праге пришел конец.

Он в последний раз ехал по этой прекрасной стране в сторону западной границы, выжимая из своего «мерседеса» максимальную скорость. Для него не было секретом: теперь на карту поставлена его свобода, а может быть, и жизнь. И тем не менее в его сознании еще оставалось место для грусти от расставания с этой полюбившейся ему страной и одновременно, как ни странно, и радости. А причина этой тихой радости заключалась в Ганке Визовой, которая сидела рядом с ним.

Торопливо упаковывая утром чемоданы, Хэкл как-то вдруг болезненно осознал, что она была главным, что связывало его с Прагой. За свою долгую жизнь он сменил десятки женщин, они обожали его, потому что считали Хэкла интересным, романтичным, мужественным человеком, аристократом. Он покорял их легко и с каким-то особым шармом и с таким же шармом и аристократизмом покидал их.

С Ганкой все было иначе. Сначала, после знакомства с ней на одной из демонстраций мод, Арнольд Хэкл относился к ней так же, как и к другим красивым женщинам, которых встречал в своей жизни, то есть не строил никаких серьезных планов в отношении нее. Она же постепенно втянула его в свою игру, крепко обмотала паутиной своего гибкого ума, очарования, иронии, своей фантастической изменчивости. Используя это последнее качество, она сумела создать у него впечатление, что является непостижимой, бесподобной. Эта женщина была изменчива, как апрельское небо: то она была агрессивной, чувственной, то неожиданно превращалась в сдержанную, целомудренную и неприступную, что приводило его в отчаяние. Постепенно он оставил из-за нее всех других женщин, делал ей дорогие подарки. Он даже дошел до того, что не мог начать новый день, не позвонив ей и не услышав ее голоса. По опыту своих коллег он знал, что это до добра не доводит, и тем не менее каждый день снова и снова, точно пьяный, брал телефонную трубку и взволнованным голосом говорил: «Это я, дорогая... У тебя найдется для меня сегодня время?»

И вот теперь Ганка ехала с ним. Она почти не колебалась, когда он предложил ей отправиться вместе с ним, потому что очень хотела попасть в тот большой, благоустроенный мир, к которому, по ее мнению, она имела право принадлежать, если учесть ее общественный уровень, элегантность, исключительную красоту. Хэкл знал, что Ганка будет украшением любого модного салона на Западе, в то время как здесь она незаслуженно терялась среди обычных, со средним достатком, людишек. Теперь он боялся одного: вдруг они не проедут. Паспорта у него и у Ганки были в порядке — через две недели Ганке предстояло ехать на франкфуртский осенний показ мод, поэтому выездная виза в ее паспорте уже стояла. Но, размышлял Хэкл, никакие паспорта им не помогут, если Благу уже арестовали. За Пльзенем, по мере того как они приближались к западной границе Чехословакии, Хэкл становился все нервознее. За себя он не боялся, он боялся за Ганку. Он знал, что его все равно отпустят через некоторое время или обменяют на своего разведчика, попавшегося, в свою очередь, на Западе, но вот потерять ее... Эта мысль наполняла его отчаянием, мешала рассуждать так же четко, как и прежде. Хэкл был гораздо более умный и потому более опасный противник, чем Блага. При необходимости он тоже мог убивать, но делал это куда элегантнее своего коллеги. Однако присутствие Ганки, ее волнующий аромат, ее покорность, с которой она доверялась ему, вводили его в смятение, заставляли пальцы нервно плясать на баранке и вызывали хаос в голове, в то время как ему нужны были спокойствие и сосредоточенность.

Может быть, поэтому, когда они подъехали к первому пограничному контролю, он совершил нечто совершенно непонятное. Молодой пограничник, несший здесь службу, увидел его «мерседес» в последнюю минуту. Машина на полной скорости мчалась к контрольно-пропускному пункту, но пограничник за свою недолгую службу уже не раз видел таких лихачей, которые резко тормозят в последний момент, и потому не обратил на нее особого внимания. Он спокойно поднял жезл и остановился на пути «мерседеса». Однако водитель, вместо того чтобы затормозить, ехал прямо на него, и пограничник был бы непременно сбит, если бы вовремя не отскочил. Однако у парня были крепкие нервы. Он быстро упал на землю и начал стрелять. Тем самым он поднял тревогу. Из домиков, стоящих вдоль шоссе, выскочили другие пограничники и тоже открыли огонь по удалявшемуся автомобилю. Вокруг автомобиля Хэкла вздымались гейзеры пыли от пуль, он бросал машину то влево, то вправо, устроив на шоссе дикий танец. И вот наконец последний поворот... Хэкл засиял от радости. Металлический шлагбаум был открыт, под ним как раз проезжали грузовые автомобили. Рядом находился деревянный шлагбаум, но он был закрыт. На большой скорости Хэкл рискованно промчался всего в нескольких сантиметрах от ровно гудящих гигантов и направил машину на деревянный шлагбаум. Раздался треск, деревянный брус переломился. «Мерседес», основательно разбитый, проехал несколько спасительных для него метров и перевернулся в кювет.

Ко всеобщему удивлению, из него выскочили живыми и невредимыми два человека. Это были Арнольд Хэкл и Ганка Бизова. Они бросились бежать навстречу западногерманским пограничникам. В этот момент на чехословацкой стороне из укрытия вышел надпоручик Градец и пожал руку командиру пограничной части:

— Спасибо, товарищ капитан, вам и всем вашим ребятам, все было проделано на высшем уровне. Получилось эффектно, а главное — без жертв.

Они улыбнулись друг другу и перевели взгляд на тех двоих, которые шли навстречу «великой западной свободе»...

А в это время Лида Земанова умирала на мостовой Цисаржской улицы. Какой же старой, чужой, холодной показалась Земану брусчатка красивой малостранской улочки, когда он тщетно пытался вернуть к жизни дорогого ему человека! Он стоял на коленях рядом с Лидой, держа в руках ее голову, бескровными губами целовал ее, просил, умолял:

— Лида, очнись! Милая моя, приди в себя! Как же это так, Лида! — В беспомощном отчаянии он крикнул подбежавшим к нему коллегам: — «Скорую», ребята!.. Прошу вас, быстрее «скорую»!..

И тут Лида неожиданно открыла глаза и едва слышно прошептала:

— Прости меня, Ян...

Земан не знал, что это были ее последние слова. Потом все будет как во сне: бешеная езда по Праге, бесконечные минуты ожидания у дверей операционной, бледный, не находящий себе места Калина, снова и снова повторявший: «Зачем она туда полезла, глупая? Зачем полезла в эту мельницу?» И наконец, страшные, невероятные слова хирурга: «Отвезите его домой. Ничего сделать не удалось. Она мертва».