Андрей Гуляшки - Драгоценный камень

Он подал ему руку.

— Не забывай нашего вчерашнего разговора. Будь умным, высоко держи знамя дисциплины, и судьба милостиво отнесется к твоим прегрешениям. В добрый час!

В это же время лаборантка вела разговор с Делчо Эневым:

Она: Возьми еще одно одеяло! Не упрямься, а слушай! У меня двойное, из мериносовой шерсти, мягкое. Вот пощупай!

Он: Очень тебе благодарен. Но одеяла я не возьму. Вот если б шеф прикомандировал тебя к нашей группе, я б уж как-нибудь упрятал тебя в рюкзак. Даже с удовольствием. Я всегда предпочитал живые источники тепла.

Она: Предпочитай, что тебе угодно, это меня не касается. Но одеяло ты все же возьмешь. У товарища Андреева ревматизм в левой ноге. Я точно знаю. Когда он был футболистом, его ударили во время игры, и с тех пор ушибленное место нет-нет, да и побаливает. Как хороший товарищ, ты должен ему внушить, чтоб он укрывался ночью моим одеялом. Забота о товарище — это первая заповедь социалистической морали.

Он: Я горько сожалею, что у меня здоровые конечности. Просто до слез обидно, что они здоровые. Честное слово картографа!

Она (засовывая одеяло в рюкзак) : Тебе жалко, что ты здоров? Что за глупости!

Он: Если бы я был хилым, как Андрей, может быть, ты бы и обо мне позаботилась! (Вздыхает.) И меня бы добрым словом утешила и прочее. А так — чертово здоровье. Какой от него толк?

Она (делая вид, что не слышит) : Возьми еще одно полотнище. Увидишь, как оно вам пригодится, если пойдет дождь! Мне сказали, что в этом месяце будет много дождей.

Он: Но ты меня навьючила, как верблюда!

Она: Потому что ты очень хороший и милый. Подожди, не застегивай рюкзак! Я положу еще эти консервы.

Он: Я никак не могу понять, почему ты все пихаешь в мой мешок. Спортивная спинка Андрея раза в два шире моей. Ты несправедлива.

Она: Он будет нести так много инструментов! Молотки, кирки, долота! Тебе не жалко товарища? Ну-ну, не притворяйся злюкой, лучше найди место для термоса. Посмотри, какой красивый!

Он: Термос!.. А что еще?

Она: Не бойся! Это все. Остальное мелочи. Вот коробка печенья, пакетик кофе, баночка варенья. Клубничное варенье, очень сладкое. А в этом пакетике сахар. Кусками.

Он: Положи еще порцию корма ослиного, чтобы я вполне вошел в роль. (Решительно.) Нет! Будь я двугорбым верблюдом, и то бы не согласился.

Она: Ты всегда был добрым и благородным.

Он: А что толку?

Она: Вы отправляетесь в дорогу, с вами все может случиться!

Он: То есть «он отправляется в дорогу» и так далее. Да?

Она (укладывая его рюкзак) : Ты такой сильный! Как перышко, понесешь.

Он: Если бы я шел один, ты бы мне щепотки соли в рюкзак не положила, уж признайся!

Она: И соль положила, будь спокоен. Завернута в бумажку, вместе с печеньем.

Он (уныло) : Ты бы мне хоть коньяку в фляжку налила... для утешения.

Она: Утешением тебе будут добрые чувства, которые я к тебе испытываю.

Он: Что толку от таких «добрых» чувств?

Она: Помогай товарищу Андрееву, не давай ему одному надрываться, лазать по зарослям. Будь всегда с ним, около него. Так поступают настоящие товарищи, И я буду тебя любить.

Он: И выйдешь за меня замуж?

Кто знает, как бы ответила она на этот вопрос, если бы к ним не подбежал Марко Маринов.

— Послушай, голубчик, — затормошил он картографа. — Вот в этом сверточке десяток сочных яблочек для Андрея. Если я дам ему самому, он откажется. Упрямый парень! А ты ему скажи — пусть лопает на здоровье и не очень расстраивается из-за начальства. На то оно и начальство, чтобы намыливать шею. Мне сколько раз мылили! Да смотри, не забудь яблоки!

Он положил пакет на рюкзак, смущенно улыбнулся лаборантке и, все так же быстро перебирая короткими ножками, вернулся назад. Но, едва он перешел дорогу, на его месте вырос Зюмбюлев.

— Ты, оказывается, тут, коварный! — загудел его глухой бас. — Все вокруг юбок увиваешься! Или я тебе не говорил еще вчера: по физиономии вижу, что ты за птица? — Он обернулся к лаборантке. — Из перелетных птичек-то, имей в виду, девочка! А то пропадешь!

— Едва ли! — через силу улыбнулся картограф.

Зюмбюлев нахмурился, огляделся по сторонам, потом вытащил из заднего кармана своих охотничьих бриджей плоскую фляжку и ловко подсунул ее под пакет с яблоками.

— Только чтоб, боже сохрани, Папазов не заметил! — вздохнул он.

Потом внимательно посмотрел на картографа, подергал себя за бородку и еще больше нахмурился.

— Эту штуку я вам даю на двоих с Андреем, и главным образом ему. Чтоб нет-нет, да и прополоскал себе горло. Знаешь, сколько мы вместе прошлым летом отшагали! А ты, красавец, смотри мне в глаза и мотай на ус: попробуй только вылакать все сам, я тебе потом всю кровь спущу, так и знай! Я человек злой, никому ничего не прощаю. Только жене прощаю раз в год или два, когда возвращаюсь из командировок. Это уж такое правило у моряков и у нас, геологов. А во всех остальных случаях, — он подкрутил свой ус, — я беспощаден. Я б эту сливовицу и сам парню дал, да вижу — он что-то сердитый, поэтому — через тебя. Заруби себе все это на носу!

Он погрозил ему кулаком и отошел.

Лагерь постепенно опустел и утих. Осталось там только три человека: Вылю Власев, лаборантка и сторож из села Цвят. Цыган, хозяин мулов, угнал их на пастбище.

Когда лаборантка прощалась с Андреем, она засунула ему в петлицу стебелек здравеца [8] Здравец — пахучее растение; по народному поверью, приносит счастье. и шепнула:

— «Невидимый» рядом с нами. Будь осторожен, не забирайся один в глухие места. Вечером не зажигай костров!

Вместо четырнадцатого дня Андрей вернулся на седьмой.

Случилось так, что года полтора назад я встретился с картографом Делчо Эневым, и он, представьте себе, сразу меня узнал. Потерпите немножко, и я расскажу вам, когда и где мы виделись в то лето. Важно, что он тотчас меня узнал, хотя и не мог сразу вспомнить, кто я такой и где он меня видел. Я та кой человек, что, если меня кто увидит, запоминает на всю жизнь. Странно только, что мои знакомые как-то смущаются, когда я с ними заговариваю. Как будто они не сразу догадываются, кто я и где они меня встречали. Я это объясняю обыкновенной человеческой рассеянностью. Да и время наше такое напряженное и динамичное.

Так вот, значит, останавливаю я на улице Делчо Энева, любезно протягиваю ему руку и улыбаюсь.

— Как живете, — спрашиваю, — как здоровье? На работе все в порядке?

— Спасибо, — говорит, — здоров, и на работе все в порядке.

— В наш край, — спрашиваю, — не ездили больше? Там такие перемены!

А он улыбается смущенно.

— Извините, — говорит, — о каком крае вы спрашиваете?

Я ему объяснил, и он стукнул себя по лбу.

— Да-да, разумеется! Теперь я вспомнил! Очень рассеянный стал. Извините!