Юрий Усыченко - Когда город спит

Ананий Титыч, прежде чем согласиться, заставил хорошенько попросить себя, хотя и смекнул сразу, что беззащитный сын батрака будет трудиться на совесть. А парень он молодой, здоровый. Хозяин шхуны не промахнулся: Георгий работал, не жалея себя. Теперь же хозяин его прогонял. Прогонял в городе, где у парня ни одного знакомого. До родного села не доберешься. А если и доберешься, что там делать? Как и здесь, умирать с голоду?

— Дядько Ананий, — жалобно и растерянно бормотал Марченко. — Помилосердствуйте. Как же воно так?..

— А никак, — спокойно ответил хозяин. — Поработал и хватит. Поклонись еще, что деньги даю.

— Какие ж то деньги! — не вытерпел Марченко. — Кто их у меня возьмет, когда Лебедь-Юрчика давным-давно и следу нема?

Ананий Титыч, усмехнувшись, с издевкой сказал:

— Не нравятся деньги? Может, вам, господин хороший, прикажете долларя американские предоставить? Или хвунты стерлингов?

— Не смейтесь, дядько. Платить, так платите законными — советскими.

— Ах, господину хорошему советские подходят! — Весь этот разговор забавлял Анания Титыча, скучавшего на стоящем без дела судне. — Нет у меня советских. Понял? Нет!

Бледный, растерянный, Марченко оглянулся, как бы надеясь найти у кого-нибудь сочувствие и поддержку. Но он стоял с хозяином один на один. Да еще на пирсе возле шхуны задержался случайный прохожий.

Обветренное, красное лицо Анания Титыча хранило тупое спокойствие. Просить его бесполезно; он решил и не изменит решения. Когда Георгий понял это, в сердце безропотного юноши начал закипать гнев. Терять нечего, так хоть выскажет хозяину все, что думает о нем.

— Не денег у вас нема, — еле шевеля онемевшими от волнения губами, сказал Марченко, — совести у вас нема.

— Чего? — белесые ресницы Анания Титыча дрогнули. — Ой, Егорка, помолчи! Хуже будет.

— Хуже?! — Марченко показалось, что вал с моря перелетел через брекватер, поднял, закружил шхуну: дрогнула палуба под ногами, темно стало в глазах… Нет, это не морская волна… Это от гнева закружилась голова. — Кровосос ты, чтоб ты издох, чтоб тебе на том и на этом свете без пристани приставать! — Георгий выпаливал запас ругани, накопленный за время пребывания на шхуне, залпом.

— Пава! — бросил через плечо Ананий Титыч.

Стукнула дверь, и на пороге кормовой каюты появился еще один член экипажа — зять Анания Титыча Пава Крысько: на тонких губах хулиганская улыбочка, походка вразвалку, руки по локоть засунуты в карманы брюк «клеш». Взгляд черных глаз не туповато-злобный, как у Анания Титыча, а горячий, быстрый, меткий. Ананий Титыч, если его разъярить, засопит, полезет драться, а Пава сунет нож под ребро и пойдет себе вразвалочку дальше.

— Чего изволите, папаша? — не вынимая изо рта самокрутки, процедил сквозь зубы Пава.

— Господин хороший со шхуны уходить не желают. Понравилось даровой хлеб трескать.

— Этот? — Пава сплюнул через борт, едва не задев Марченко. — Напрасно вы, папаша, свою особу утруждаете. Я с ним побеседую.

Пава шагнул к Марченко. Матрос отодвинулся.

— Вы, папаша, в каюту идите, бо продует, а я в секунд все улажу… Ты, дельфин безмозглый! — Пава рывком вынул из кармана смуглые костистые кулаки.

— Погоди-ка! — внезапно раздался голос с причала.

Трое на шхуне застыли не шевелясь. С высоты пирса на них смотрел незнакомый человек — прохожий, которого Георгий заметил, когда разговаривал с хозяином. На нем были галифе с кожаными леями, потертая коричневая кожаная тужурка и черный суконный картуз. Стоял незнакомец, расставив ноги, твердо упираясь ими в бетон пристани, — сразу с места такого не сдвинешь. Руки он заложил за спину, чуть склонив голову набок, и сверху вниз поглядывал на всех троих.

— Погоди-ка, — повторил незнакомец.

— Чего мне годить? — грубо ответил Пава. Однако он остановился, спрятал кулаки в карманы, — узнал Яна Рауда, сотрудника Чека. — Не суй свой нос, куда не надо. Ты что, контрабанду у нас нашел? В море без спроса выходим? Знай свое дело — бандюг ловить, а к нам не лезь.

— Знаю свое дело, знаю, не беспокойся. — Серые, как сегодняшнее штормовое море, глаза чекиста встретились с горячим взглядом Павы. В один миг мускулистое тело Крысько напряглось, он даже присел, как волк, готовящийся к прыжку. — А с контрабандой ты тоже от меня не смоешься, — продолжал Рауд, как бы не замечая злобного взгляда Павы. — Уплатите парню, что следует.

— Я и плачу, — ответил Ананий Титыч. — Полный расчет до последнего карбованца.

— Не лги. Я тут стоял, слышал и видел, как ты ему вместо денег бандитские бумажки совал.

— Ой, лишенько! Что ж это делается? — по-бабьи заголосил Ананий Титыч.

Пава молчал, стиснув зубы, косо поглядывая на Рауда.

— Ты, парень, — Рауд повернулся к Георгию, и глаза чекиста сразу посветлели, из серых стали голубыми, веселыми, — крой в кубрик, собирай вещички свои, пока хозяин будет мошну развязывать. Тебе на шхуне оставаться больше нельзя, сам понимаешь.

Георгий исчез в кубрике. Крысько кинулся было за ним.

— Стой! — коротким восклицанием Рауд как бы пригвоздил Паву к месту. — Чего тебе там надо?

Пава скрипнул зубами, но, скрывая ярость, встал спиной к Рауду, засвистел веселенький мотивчик.

— Нету у меня денег, хлеба не на что купить! — ныл хозяин «Святого Николая».

Рауд, не обращая на Анания Титыча никакого внимания, равнодушно поглядывал на подплывший к борту шхуны обломок спасательного круга с полустертыми буквами«…ий» — остатком надписи названия корабля. «Так и человек — сорвется со своего места и пропадет, понесет его неизвестно куда, — подумал Рауд. — Надо помочь парню. Молодой он еще, может попасть на плохую дорогу».

Уложить вещи для Георгия оказалось делом несложным. Через минуту он выскочил из кубрика с небольшим свертком в руке и остановился в нескольких шагах от Анания Титыча.

— Так, — не повышая голоса, сказал Рауд. — Рассчитывайся.

Ананий Титыч побагровел.

— Не будешь? — Рауд спросил спокойно, без малейшей угрозы, но Пава сразу понял: чекист настоит на своем, платить придется.

— С какого времени ты на шхуне? — обратился Рауд к Марченко.

— С пасхи, — ответил Георгий.

— Платил он тебе?

— Нет.

— С весны до глубокой осени ни разу?

— Ни разу.

— Развязывай мошну, хозяин. Добром советую.

Пава был злее, но и умнее своего тестя.

— Отдайте ему, папаша, — хмуро посоветовал он. — Чтоб тебе наши деньги колом в глотке стали.

Расстегнув венцераду, Ананий Титыч достал из-под рубашки холщовый мешочек на грязном шнурке. Долго мусолил деньги. Придирчиво отбирал самые мятые и потрепанные.

— Живей! Не с миллионами расстаешься, — в конце концов не вытерпел Рауд.

— На, — глухо сказал Ананий Титыч. — Бог милостив, я с тобой еще встречусь, ты меня еще попомнишь.