Рахим Эсенов - Легион обреченных

Ашир молча кивнул, бесшумно выполз из воронки и исчез в черной пустоте. Ужом юркнул под колючую проволоку, не спеша прополз по-пластунски минут пятнадцать и, оглядевшись по сторонам, сел, прислушался — вокруг тихо. Встал. Разведчик больше всего боялся нелепой смерти — его могли обстрелять и немцы, могли пустить вдогонку пулю и свои. Ведь кто знает, с какими истинными намерениями уходит к вражеским позициям человек в форме советского воина. Озабоченный одной мыслью — поскорее добраться до расположения немцев, — он потерял счет времени. Взглянул на светящийся циферблат часов — не прошло и получаса, как распрощался с Касьяновым, а показалось, прошла целая вечность.

На востоке занималась заря. Из мелкого осинового леса потянуло зябкой прелью. Впереди смутно выступал неясный силуэт какого-то предмета. Дерево или человек? Разглядывать Ашир не стал. Подошел поближе и, пригнувшись, спрыгнул в какой-то окоп. Держась за его мокрые осыпающиеся стенки, чуть прихрамывая от ушиба, побрел туда, откуда глухо доносилась немецкая речь. Все внутри колотилось, как в лихорадке. Страшился не смерти, нет, а с содроганием, даже с омерзением к себе ждал той минуты, когда, увидев врага, поднимет руки и сам подойдет, чтобы сдаться в плен.

Окоп упирался в узкую, как большой арык, лощину, к которой приткнулся осинник. Неподалеку виднелась окраина села. Переговариваясь, навстречу — видно, на смену караула — шли немцы в шинелях и касках, с автоматами на шее. Странно, они не обратили на него внимания, наверное, приняли за своего. Хотел окликнуть, но как: по-русски или по-немецки? — и сдержался. Он не имел права выдавать, что отлично говорит на немецком. Еще не осознавая, что предпринять, Таганов пошел вперед, натыкаясь на брошенные орудия, разбитые ящики из-под снарядов... Замаячили фигуры гитлеровцев. Вот они, кому надо сдаться.

Кто-то начальственным тоном распекал часового, грозил расстрелом, грязно ругался. У длинных рядов тюков, прикрытых брезентом и забросанных еловыми ветвями, стояли двое. Молодой офицер в поблекших от грязи серебряных погонах, увидев красноармейца, от изумления разинул рот. Подняв руки, Ашир приближался медленно, мучительно долго. В одной руке он держал пропуск-листовку на русском и немецком языках. Такие листовки разбрасывали фашисты, призывая советских воинов переходить на их сторону.

Офицер, выхватив пистолет, бросился к нему. За ним следом, поводя автоматом, оторопело заорал солдат:

— Хенде хох!

Таганов вздрогнул, вытянул руки еще выше. Гитлеровцы нерешительно топтались вокруг него, не зная, что предпринять.

— Заблудился! — возбужденно заговорил пожилой солдат, еще не оправившийся от страха. — Вот удача, господин лейтенант! Никак начальство отметит вас и... меня.

— Не видишь, у него пропуск наш, балбес баварский! — не разделил восторга своего подчиненного безусый офицер, начав обыскивать красноармейца. — Сам перешел, без оружия.

Он поднял злое белесое лицо и неуверенно спросил, не надеясь на положительный ответ:

— Шпрехен зи дойч?

Опустив руки, Таганов бессмысленно уставился на лейтенанта. Затем, словно опомнившись, мотнул головой, выдавил:

— Найн шпрехен, говорю по-тюркски, по-русски...

Подходили офицеры и солдаты, разглядывали его — кто с любопытством, кто равнодушно, а кто и с презрением. Капитан со знаками артиллериста, старше всех по званию, сказал караульному офицеру:

— Есть приказ командира дивизии доставлять перебежчиков в штаб.

Кто-то ткнул Ашира автоматом чуть пониже спины. Кровь прилила в голову. Оглянулся и увидел издевательски осклабившегося детину.

— Фор! Фор! — Немец, словно потешаясь, еще раз ткнул его. Таганов смолчал, до боли стиснув зубы. Старался думать о чем-нибудь отвлеченном. Где раньше он видел немцев? В Москве, на какой-то выставке. Приглаженные и вежливые, они все выдавали себя за чиновников торгового ведомства, но их изобличала военная выправка. Эти же, заполонившие безвестное русское село, не были похожи на тех. Спесивые и самодовольные, злые и раздражительные...

Таганова в сопровождении дюжего фельдфебеля доставили в штаб, помещавшийся в бывшей средней школе. Немец предъявил свои документы стоявшему у крыльца дежурному с повязкой на рукаве. Тут же застыли с автоматами двое часовых.

— Я привел перебежчика к майору Штейну, — объяснил он дежурному. — Ты пригляди за ним. Майор не любит, когда без предупреждения, — и вбежал в помещение.

В утренние часы штаб напоминал большой муравейник. Пробегали посыльные, адъютанты, на ходу показывая удостоверения. Взвизгивали тормоза — из штабных машин с флажками выбирались офицеры, залепленные грязью. Никто не обращал внимания на Ашира.

На крыльцо выпорхнул щеголеватый обер-лейтенант. Сбежав по ступенькам, он неожиданно шагнул к Таганову и по-немецки спросил:

— Ты чего здесь стоишь?

Ашир на всякий случай вытянулся, непонимающе заморгал глазами.

— Не понимаю вас. Балла, вах, как бы сказать вам?.. Форштейн найн, — повторял он, словно выкладывая весь свой запас немецких слов.

— Его тут фельдфебель оставил, — пришел на помощь дежурный.

Офицер сел в подъехавшую машину и куда-то укатил. Спустя полчаса вернулся, молча прошел мимо Таганова. Наконец в дверях появился фельдфебель и, к удивлению Ашира, повел его не в штаб, а к небольшому строению, особняком стоявшему на окраине села.

За скрипучими воротами — приземистая банька с зарешеченным окном. Часовой проворно открыл дверь, обитую железом. Аширу показалось, что его здесь уже ждали. Не успел перешагнуть порог, как кто-то так сильно толкнул его в спину, что он не устоял на ногах, упал на сено. Дверь захлопнулась, загремел засов.

Прошел день, другой. Таганов потерял счет допросам. Гитлеровцы сменяли один другого, у каждого был свой метод. Один вкрадчиво предлагал сигареты, вино, «откровенничал»; другой — тупо и беспощадно бил, выкрикивая только одно слово: «Врешь!»; третий вел душеспасительные беседы.

Врывались они по ночам, задавали по десять раз один и тот же вопрос, стараясь сбить с толку. Проверяли на знание немецкого языка, отдавая в присутствии Таганова приказ ликвидировать перебежчика, и его выводили якобы на расстрел. И, конечно, сверяли сведения, полученные от Ашира, с данными своей разведки.

Шли восьмые сутки заточения. Таганова вроде оставили в покое. Ашир долго и мучительно анализировал свое поведение, припоминал каждую свою фразу, чтобы снова и снова повторить ее на допросе, не ошибиться, не дать себя запутать...

На дворе лил дождь, чавкала грязь под сапогами часового. Шум за дверью, загремел засов. Резкая гортанная команда. Тот же фельдфебель. Раскисшая дорога в штаб. На этот раз прошли туда беспрепятственно — на крыльце их встретил пожилой дежурный офицер и отвел к майору в мундире вермахта.