И. Колвин - Секретные миссии

Событие в доме «Бенедикт» открыло для меня два кардинально отличающихся друг от друга аспекта разведки. В кабинете Лонга меня посвятили в то, что на нашем профессиональном языке называется «позитивной разведкой», в доме «Бенедикт» я столкнулся с так называемой «негативной разведкой». Лишь немногие понимают, что существует большая разница между этими двумя формами действий. Позитивную разведку можно определить как сбор разведывательных данных о намерениях, численности, организационной структуре вооруженных сил и слабых сторонах как настоящего, так и будущего противника с тем, чтобы мы разрабатывали свои планы с учетом этих данных.

Негативная разведка — это сбор сведений относительно иностранных агентов; ее цель — не дать им возможности получать такие информационные сведения о нашей стране, какие мы стремимся получить об их стране. Ни одна из этих форм почти, как правило, не имеет ничего общего с работой «плаща и кинжала», приобретающей широкий размах в начале каждой войны. Подавляющее большинство основных разведывательных сведений добывается путем непосредственного наблюдения, изучения справочников, чтения иностранных книг и газет, слушания иностранных радиопередач, опроса туристов и всякого рода лиц, побывавших в той или иной стране. Сбор сведений тайными методами и средствами не является разведкой — это шпионаж. То и другое связано между собой, но между ними существует важная разница, что слишком поздно было осознано нашими противниками в странах оси.

К тому времени, когда я получил приказание отправляться в Токио, я знал о разведке столько, сколько можно было почерпнуть о ней в течение двухмесячного напряженного ее изучения. Свои знания я закрепил на практике в «Бенедикте», а теперь мне предстояло применить их в Японии.

«Мы попросили военное министерство предоставить вам место на армейском транспорте «Шерман», отплывающем из Сан-Франциско в Японию 11 октября 1920 года», — сообщили мне из морского министерства.

Прибыв в Японию, я застал страну в состоянии своеобразного возбуждения. Японский милитаризм оказался в затруднительном положении. Он шел на попятную. Так называемая сибирская экспедиция, стоившая огромных средств, потерпела неудачу. Следует вспомнить, что беспорядок в Сибири и присутствие там чехословацких военнопленных побудило союзников направить в Сибирь экспедиционные войска под предлогом спасения чехословаков. Великобритания и Соединенные Штаты пригласили Японию участвовать в предстоящей экспедиции. Ей было предложено послать в Сибирь силы численностью в 7000 человек. Японские милитаристы, питая надежду на легкое завоевание части азиатского материка, вместо того чтобы направить 7000 человек, послали 70 000, но даже такие силы не одолели русского Дальнего Востока.

Военные неудачи в России вызвали волну протеста среди японского народа против агрессивного курса милитаристских кругов. В парке Хибия [110] Хибия — парк в центре Токио, обычное место массовых митингов. — Прим. ред. проходили митинги протеста, составлялись петиции правительству, и ораторы, представлявшие различные политические группы, а также профсоюзные организации настойчиво требовали отзыва японских экспедиционных сил. Прибыв в Токио в ноябре 1920 года, я наблюдал бурный, неудержимый поток таких выступлений. В Соединенных Штатах мне говорили, что милитаристы являются хозяевами японской политической жизни. Но когда я впервые столкнулся с военными и военно-морскими кругами, я не мог не заметить подавленной атмосферы, царившей в их среде.

Народ выражал свой гнев по-разному. Вскоре стало небезопасно выходить на улицу в военной форме и указывать воинские звания на воротах офицерских домов и дверях квартир. Начальнику генерального штаба пришлось уйти в отставку. Военные ассигнования были урезаны — «беспрецедентная наглость», как заявляли мне знакомые японские офицеры.

Вначале я не понимал всей политической важности этих событий и не мог распознать силы, которые кипели в глубине японского империалистического вулкана. Как это обычно бывает с новичками, выполняющими квазидипломатические поручения, я попал в водоворот дипломатии. Докладывая о всех своих действиях нашему военно-морскому атташе капитану 1 ранга Эдварду Уотсону и завязывая знакомства с молодыми работниками посольства, я получил доступ к той стороне жизни в Токио, которую менее всего хотел изучать. Перелистывая страницы своего дневника, я нахожу такие записи, сделанные в первые дни моего пребывания в Японии:

7 февраля 1921 г. ...прием во французском посольстве.

8 февраля 1921 г. ...обед в доме секретаря датского посольства Ван Горна.

15 февраля 1921 г. ...завтрак с капитаном 1 ранга Уотсоном.

Я пришел к убеждению, что мне до некоторой степени было трудно привыкнуть к суровой и сложной светской процедуре, которая, как мне казалось, приводила в восхищение некоторых наших молодых дипломатов. Новичок в дипломатическом этикете, я совершил несколько неправильных шагов, о которых своевременно поставили в известность советника нашего посольства Белла. Блестящий и энергичный дипломат, он не обращал слишком большого внимания на мои неуверенные шаги в гостиных. Когда второй секретарь посольства, который потом по служебной лестнице дошел до ранга посла и стал выдающимся дипломатом, доложил советнику, что я осмелился сфотографироваться во время вечеринки в императорском саду, тот лишь улыбнулся и сказал своему чересчур бдительному и энергичному подчиненному: «Забудьте об этом».

В капитане 1 ранга Уотсоне я нашел доброго начальника и умного гида по закулисной японской военно-морской политике, которую сам адмирал Сато называл «японским флотизмом». Уотсон был одним из самых приятных, динамичных, интеллигентных и бдительных военно-морских атташе, которых мы когда-либо имели за границей. Он пользовался исключительной популярностью среди японских морских офицеров, которых нередко озадачивал своим умением рассказывать о многом, но так, что его собеседники почти ничего не понимали. Однажды начальник японской военно-морской разведки посетил нашего военно-морского атташе, чтобы выяснить некоторые вопросы. Уотсон, как это нередко случалось с ним, разошелся и проговорил почти час, но ошеломленный японец, уходя, откровенно сказал ему:

— Эдди, я не могу пожаловаться на ваш прием. Вы, безусловно, не отмалчивались. Но, откровенно говоря, из ваших слов я так ничего и не понял.

Мне, однако, Уотсон сообщил по секрету, что многословие — одна из его многих хитростей, которые он на всякий случай держит наготове. В Японии он вел огромную работу и нуждался в целом наборе подобных хитрых трюков. Когда, прибыв в Японию, он впервые осмотрел сейфы в кабинете своего предшественника, его поразило то, что они были почти пусты. Он обычно не ругался, но тогда нарушил это свое правило, а затем продолжал разговор с бывшим военно-морским атташе: