И. Колвин - Секретные миссии

В Японии часто можно встретить хорошего знакомого, который только что в результате несчастного случая потерял любимого человека и улыбается, разговаривая с вами. Нитобэ в связи с этим спрашивает: «Не является ли эта улыбка японца подходящим предметом для тщательного изучения? Скрытое значение улыбки по-разному понимается различными людьми». Некоторые сразу же приходят в удивление от подобных эмоций. Первый окончательный ответ на вопрос, являются ли японцы эмоциональной нацией, я нашел в книге, написанной немецким врачом доктором Эрвином Бальцем, который был приглашен в Японию в конце девятнадцатого века помочь модернизировать японскую медицинскую систему. В Японии он заслужил большую популярность и женился на дочери уважаемого аристократа. Его дневник является одним из самых лучших путеводителей по Японии времен императора Мэйдзи. Однако ответ на упомянутый вопрос был найден не в дневнике, а в маленькой брошюре Эрвина Бальца, в которой автор рассматривает общеизвестную японскую невозмутимость перед лицом смерти, в конечном итоге он назвал это презрением к смерти.

Анализ доктора Бальца научен и детален. Он объяснял явную невозмутимость японцев перед лицом опасности суровыми жизненными условиями и привычками, а не комбинациями психической инертности и каталепсии. Влияние землетрясений и национальных катастроф не поглощается эмоциональным вакуумом. Оно просто вызывает у японцев замедленную реакцию. Неспособность отвечать на подавляющие стимулы создается не вследствие недостатка эмоций, а в результате их торможения. Сам Бальц испытал эмоциональное торможение во время сильного землетрясения в начале этого века. Оно вызвало в нем, как и у японцев, которых мне пришлось видеть во время землетрясения в 1923 году, кататоническое оцепенение, продолжавшееся до тех пор, пока слуга не разбудил его.

Теория доктора Бальца была наглядно подтверждена во время землетрясения. Я вдруг понял, что доктор Бальц прав: величайшая слабость японцев заключается в их врожденной инертности, проявляемой во время бедствий. Случилось так, что кабинет министров ушел в отставку на два дня раньше; правительство не функционировало, а в нем как раз ощущалась острая необходимость, и поэтому ввиду отсутствия распоряжений свыше никто не знал, что делать. Это не случайность. Данный случай является типичным образцом японской инертности. В то время как я наблюдал это оцепенение, охватившее каждого японца, я пришел к выводу, что оно также является образцом японского поведения, когда случается неожиданное. Проявление полной бездеятельности в течение целых десяти дней после землетрясения надолго запечатлелось в моей памяти. Позже мои впечатления помогли мне при оценке всей японской психологической структуры. И именно воспоминание о 1923 годе дало мне четкий образец, которого я придерживался в 1945 году.

Хотя мои собственные наблюдения подтвердили большинство выводов высококвалифицированных западных судей о японском характере, я чувствовал, что мой анализ по данному вопросу гораздо глубже и полнее их исследований главным образом потому, что я полностью использовал предоставленную мне возможность видеть раздельно городских и деревенских жителей-японцев и их «характер в действии». Я считал исключительно важным провести различие между городскими жителями и деревенским населением как в количественном, так и в качественном отношении. На такое важное различие, к сожалению, не обращалось должного внимания большинством ученых вплоть до 1937 года, когда доктор Джон Ф. Эмбри провел свое замечательное исчерпывающее обследование деревенской жизни и смог выявить многие черты характера, которые свойственны массам деревенских жителей и которые не обнаруживаются у городского населения.

Жители японских городов приобрели многие из наших характерных черт посредством таких поверхностных форм влияния, как, например, наши кинофильмы, которые весьма популярны в Японии и вызывают значительные попытки соревноваться. Но деревенское население сохранило много коренных (аборигенных, если так их можно назвать) черт японского характера. Изучая обе эти группы, я обнаружил, что японцы, как и все человеческие существа и социальные группы, имеют и святых, и грешников, и что отдельные японцы имеют хорошие и плохие черты независимо от того, рассматриваем ли мы эти черты абсолютно или относительно, используем ли мы в качестве мерила их или наши моральные стандарты. Среди хороших черт характера следует отметить физическую чистоплотность, определенную врожденную доброту и утонченный артистический вкус в каждом японце независимо от того, на какой ступени образовательной или социальной лестницы он стоит. Но они также в изобилии имеют негативные черты, среди которых самомнение или тщеславие и почти полная неспособность понимать абстрактные идеи являются наиболее ярко выраженными. Отсутствие философского подхода усиливает японский эмпирицизм и замедляет реакцию японцев перед лицом новых событий и неожиданно складывающейся обстановки. Это также развивает в японцах определенное отрицание жизни и безразличие, которое так хорошо иллюстрируется их безучастным, пассивным и даже апатичным отношением к естественным катастрофам и различным бесчисленным неприятностям и их излюбленным решением трудных проблем: «Сикатага най» — «ничего не поделаешь».

Самым важным моим открытием, вероятно, было то, что японский характер следует рассматривать с учетом его происхождения и этического окружения и нельзя отделять от этического воспитания или же от строгой приверженности к этикету, влиянию которого подвергалась вся нация в течение многих веков. В связи с тем что их моральные стандарты отличаются от наших принципов нравственности, мы должны рассматривать их моральные действия в соответствии с их, а не с нашими моральными стандартами. Если исходить из христианской морали, японцы не совершенны в своем понимании греха. Это объясняется тем, что в данное понятие японцы вкладывают совершенно иное содержание.

Японская женщина — одна из самых морально устойчивых в мире. Вероятно, в этом сказывается влияние японского закона, в соответствии с которым неверная жена подвергалась двухгодичному тюремному заключению по жалобе мужа. В то же время муж имел полную свободу, он мог даже привести в свой дом наложницу. Подобные условия не исключали совместного купания раздетых мужчин и женщин, что у нас считается неприличным. В Японии, особенно на фешенебельных курортах горячих источников, это единственный метод купания. Я, как исследователь, задался целью хорошо разузнать об этом обычае. Со мной произошло довольно много забавных происшествий, об одном из которых здесь расскажу. Я должен, однако, оговориться: этот случай подтвердил, что мы, американцы, можем привыкнуть к чему угодно.