Петр Прудковский - Изотермы июля

— Ваша фамилия?

Яков назвал себя.

Старуха, не удостоив гостя ни одним словом и не меняя выражения лица, полезла в карман юбки, долго шарила там, наконец вытащила связку ключей и отперла калитку. Впустив Якова, она тотчас же замкнула замок и все с таким же высокомерным молчанием пошла в дом, даже не поглядев, следует ли Яков за ней.

Вербицкий встретил Якова на крыльце дачи. Он был, как всегда, очень любезен, крепко потряс юноше руку.

— Пройдите, голубчик, вот сюда, — указал он на скамейку в углу сада. — Посидите, я сейчас.

Он скрылся за дверью и через минуту вернулся, держа в руках какой-то журнал, свернутый в трубку.

— Нуте-с, — сказал он, присаживаясь рядом с Яковом, — не будем терять времени… Я вызвал вас для серьезного и очень неприятного разговора. Да, дорогой мой, вам грозит большая неприятность… Скажу прямо: вы поступили весьма опрометчиво, но мне вас искренно жаль!

Профессор выпалил все это одним духом, и замолчал, впившись глазами в лицо юноши.

— Не понимаю, — проговорил Яков. — О чем вы говорите? Какая неприятность?

— Неужто не догадываетесь? Странно! Тогда прочтите-ка вот эту статью… вы знаете английский язык?

— Так себе, — ответил Яков, вспомнив четверку, с трудом вытянутую при сдаче кандидатского минимума. — А что это за журнал?

— Журнал по электротехнике и радиоделу, издающийся при Колумбийском университете в США. Печатает статьи по узко специальным вопросам, но между строк не прочь заняться и политикой… Разрешите, я вам переведу одно место… Автор статьи старается убедить читателей, что научная мысль в СССР находится в тисках (он именно так и выражается — «в тисках») и что техническому прогрессу ставятся всяческие препоны. И в подтверждение приводит такой факт. Слушайте: «Нам стало известно, что один весьма талантливый научный работник, фамилию которого, по вполне понятным причинам, мы опускаем, встретил решительное противодействие со стороны большевистских профессоров, которым он имел несчастье чем-то не угодить. С горечью он признавался, что, если бы не железный занавес, отделяющий Советы от цивилизованного мира, он охотно предоставил бы свое изобретение тем, кто умеет ценить…» Далее следует довольно обстоятельное изложение сущности вашего проекта. Надеюсь, вы понимаете, чем это пахнет?

От изумления Яков не нашелся сразу, что ответить. Он вглядывался в строки узкого столбца и видел, что перевод Вербицкого в основном верен. Машинально хотел перелистать журнал, посмотреть на его обложку, но Анатолий Германович осторожно взял книжку из его рук и спрятал в широкий карман своей пижамы.

— Конечно, — проговорил он со вздохом, — я должен был бы прежде всего сообщить об этой статье… как это говорится, куда следует, но, повторяю, мне жаль вас. Я не верю, чтобы вы действовали сознательно. Вы стали жертвой своей горячности. Очевидно, рассказали кому-то о пререканиях с моим коллегой, возмущались его нечуткостью и в пылу раздражения наговорили лишнего. Признайтесь, ведь так оно и было?

— Вздор! Все вздор — от начала до конца! Я никому на говорил, да и не мог сказать подобной антисоветской чуши. За кого вы принимаете меня, Анатолий Германович? Эта статья — провокация, гнусная провокация!…

— Ну, вот, дорогой, вы опять горячитесь… Поймите, я добра вам желаю… Охотно верю, что тут многое присочинено… о железном занавесе, например. Но ведь о существе вашего проекта могло стать известно толь ко от вас самих. Вспомните же, кому вы говорили об этом, кто мог воспользоваться вашей неосторожностью?

— Среди моих друзей нет предателей!

— Подумайте лучше. Не забывайте, что предложенное вами усовершенствование в схеме радиолокаторов может представлять определенный интерес для какого-нибудь агента иностранной разведки.

— О моем проекте, кроме Прокофия Гавриловича и вас, я рассказывал только одному другу детства… и то в общих чертах.

— Ну, хорошо. Пусть будет так. Допустим, что вы здесь, действительно, ни при чем. Но, согласитесь, что доказать это вам будет нелегко. Фактик, дорогой мой, слишком уж нехороший… Аспирант советского института апеллирует к американской общественности… За это по головке не погладят. Что вы думаете предпринять?

Яков поднялся со скамьи. Мысль его лихорадочно работала; нелепость положения, в котором он очутился, была очевидна. «Держи ухо востро!» — вдруг вспомнились слова Александра Ивановича… Невольно взглянул на Вербицкого, продолжавшего сидеть и смотревшего на него снизу вверх с чуть заметной иронической усмешкой.

— Конечно, — продолжал он все тем же вкрадчивым, воркующим голоском, — из дружбы к вам я могу некоторое время молчать… хотя, сами понимаете, рискую навлечь неприятности и на себя. Но что, если такой же журнал выписывают и на заводе, где вы так успешно работаете… и там обратят внимание на эту статью? Что будет потом?

— Все равно! — почти крикнул Яков, не в силах сдержать себя. — Пусть об этом узнают все. Пусть будет расследование… я не боюсь! Я сам заявлю… Я…

— А я бы на вашем месте поступил иначе, — мягко остановил его Анатолий Германович. — Геройствовать тут нечего. Для вас главное — спокойно закончить работу. Ведь в ней, может быть, все ваше будущее! Да, да. Поверьте старику. Я сразу же, с первого знакомства понял, что имею дело с недюжинным талантом… А талант нельзя зарывать в землю, мой юный друг! Повторяю, ради вас я готов молчать. Спрячу куда-нибудь этот паршивый журнал, скажу, что потерял, придумаю что-нибудь. Но с заводом вам на время придется расстаться, чтобы не обращать на себя внимание. Кстати, где вы храните все свои записи и чертежи?

— Чертежи я передал на днях начальнику цеха… для изготовления некоторых деталей.

— Он вас хорошо знает?

— Едва ли… Мы виделись только один раз, да и то — мельком. А что?

— Как его фамилия? Я спрашиваю потому, что у меня есть кое-какие знакомства на этом заводе…

— Панкратов. Иван Михайлович…

— Нет, такого не знаю. Так вот что, дорогой, заберите у него обратно ваши чертежи. Скажите, что хотите проверить расчеты, что представите их потом… А через несколько месяцев, когда все забудется, вы снова сможете возобновить свои опыты. Покамест же, если хотите, поработайте со мной. У меня тут есть кое-какое оборудование.

— Но зачем же играть в прятки, раз совесть у меня чиста?

Вербицкий рассмеялся.

— Святая простота! Да вы же кругом скомпрометировали себя. И сами затянете петлю, если будете болтать. Впрочем, как знаете! Не хотите слушать человека, который добра вам желает, — ваше дело!…

— Ну, хорошо. Я подумаю… Все это так неожиданно…

— Конечно, конечно. Обдумайте все, взвесьте. Но помните, что у меня вы всегда желанный гость. — Анатолий Германович встал, как бы давая понять, что разговор окончен. — Будьте здоровы, мой юный друг. Мы с вами люди разных поколений, но оба служим науке. Будем же выше всяких политических треволнений. Вот мой совет. А пока — до свиданья! До скорого свиданья, надеюсь!