Е. Григ - Да, я там работал: Записки офицера КГБ

— А за что его, куда его ведут?

— А он тут вынюхивал, кто что говорит на митинге…

— Да ничего я не вынюхивал, — обиженно пробормотал майор. Он еще не понимал…

— Его будет судить народ, — веско заметил один из «боевиков».

— Как же… — начал было репортер, но тут съемка либо прервалась, либо концовку обрезали в программе новостей.

На следующий день другой диктор рассказал, что К. был найден в камере (в какой, где — не говорилось) мертвым.

Еще через некоторое время объявили, что К. уже несколько месяцев как уволен из КГБ по состоянию здоровья…

Простите, а откуда же табельное оружие? А удостоверение, которое сдается, как только уволенный покидает здание КГБ? Позже еще один диктор, поигрывая бровями, объявил, что К. покончил с собой — использовал якобы кусок оконного стекла…

Что ж, кто-нибудь вступился? Местное начальство К. (даже если он был и уволен)? Прокуратура? Начальство центрального КГБ? Президент России? Все промолчали. В «Доме» пустили шапку по кругу и отправили деньги семьи, по тем временам получилось немало.

К. выбрал нелегкий способ «покончить с собой» — отрезал себе голову…

Надеюсь, что и в Чечне, и в различных подразделениях даже нынешнего полумилицейского ФСБ еще долго будут работать люди, которые запомнят это убийство.

Для нас, еще числившихся в службах безопасности страны, позиция руководства КГБ, прокуратуры, наконец, вообще властей, была как нельзя более показательна. «Лес рубят — щепки летят» — так, видимо, по унаследованной всеми нашими партократами привычке, думали они.

Все меньше и меньше знакомых лиц встречалось в переходах и кабинетах «Дома», менялось и само здание. Почему-то многие двери были теперь нараспашку, по коридорам гуляли сквозняки, а с самих дверей стали пропадать знаменитые финские замки «аблой», ручки и устройства, держащие двери в закрытом положении. Видимо, и здесь началась «приватизация»?

Дни проходили в разговорах с соседями по комнате, которых становилось все меньше — люди уходили на пенсию, разбредались по каким-то подразделениям, о которых раньше никто и не слышал; я стал пописывать небольшие статьи в разные газетки и журнальчики — брали все, что писал.

Весной позвонила жена из Вашингтона и пригласила приехать — провести вместе отпуск. Она все еще работала в посольстве, но чувствовала себя так же неуверенно, как и я, — новые власти потихоньку подбирались к посольским должностям в Вашингтоне, который, как известно, был Президентом провозглашен не только нашим партнером, но и союзником (сам Вашингтон, правда, таковым себя не считал). Нашим вождям невдомек, что союзничество между странами, как и дружба между людьми, предполагает определенную равность, сходство если не во всем, то во многом. Наше же союзничество нужно Вашингтону, как дружба озлобленного оборванца благополучному состоятельному человеку…

Я решил поехать — может быть, это последняя возможность побывать в Америке. Интересно было узнать, пустят ли меня за рубеж новые начальники, с которыми я почти не был знаком, а они так же мало знали обо мне. Написал положенный рапорт и довольно скоро, к удивлению, получил «добро». Я даже зашел специально в отдел кадров, чтобы проверить, а прочитало ли начальство, гдея собираюсь проводить отпуск. Оказалось, прочитало, разрешило, все в порядке.

Оформление пошло обычным планом, но не без смешного происшествия: незнакомая суровая дама в отделе кадров выдала, как обычно, отпускное удостоверение, и я увидел, что в графе «место проведения отпуска» недрогнувшей рукой впечатано — США, Вашингтон… Я было разинул рот, чтобы спросить, кому же в Вашингтоне предъявлю его (их отмечали в наших санаториях и домах отдыха или в местных органах КГБ), но в этот момент дама пробормотала по привычке, чтобы я не забыл отметить удостоверение… Я подавил истерический смешок и, бережно сложив удостоверение, спрятал в бумажник.

Во-первых, это был потрясающий сувенир — отпускное удостоверение полковника КГБ, отправлявшегося в отпуск «в США, город Вашингтон». Во-вторых, я твердо решил отметить это удостоверение в Вашингтоне — не мог, правда, пока придумать где.

В самолете я заканчивал перевод книжки Ле Карре. Сидевшая рядом со мной пара американцев — здоровенный детина и его крошечная жена искоса, как я заметил, посматривали, как я царапаю своим неразличимым почерком в желтых страницах американского блокнота. Наконец, не удержавшись, детина спросил: «Упражняетесь в русском?»

Я пару-тройку минут «поводил за салом» приятных соседей, притворяясь американцем, потом признался, что упражняюсь не в русском, а в английском… Посмеялись.

Провести хорошо отпуск толком не удалось: на это же время пришелся визит в США нашего Президента.

Жена была занята в каких-то мероприятиях то с супругой Президента, то с Президентом Республики Саха… Я по неграмотности не знал, что это такое, и, когда он по телефону представился мне, подумал, что кто-то шутит, и долго расспрашивал его, что такое Саха…

Президент и его команда привезли в Вашингтон выставку архивных документов (в том числе и из КГБ), а также заманчивую для американцев чушь об их согражданах, якобы до сих пор томящихся в советских лагерях. Особенно на эту тему распространялся Волкогонов, расхаживавший по посольству с гордо поднятой головой разоблачителя. Втравили в эту ерунду и самого Президента, который бил себя в грудь в Конгрессе, обещая разобраться и под это обещание надеясь что-нибудь выпросить. Вскоре оказалось, что никаких американцев в лагерях нет, а о тех, что были, предпочли промолчать — большинство из них воевало на стороне Гитлера. Настоящих жертв были единицы.

Кстати, ГУЛАГовский опыт — не таких, конечно, масштабов и жестокостей, как у нас, существовал и в Штатах — очень редко и с большой неохотой там вспоминают, как во время Второй мировой войны засадили в концлагеря и держали там до конца войны десятки тысяч американцев японского происхождения: опасались шпионажа, диверсий, саботажа.

Выставка архивных документов показалась мне довольно бледной. Американцам она вообще была ни к чему, так как документы были на русском языке, а на английском лишь краткие их описания, да из скрытых динамиков по-английски переводили тексты нескольких документальных фильмов, которые крутили по установленным в залах телемониторам.

Я съездил автобусом «Грей Хаунд» в Нью-Йорк, повстречался там с дорогими мне друзьями, навестил Герберта Аксельрода в райском Нептун-сити, погулял по 5-й Авеню, что режет Нью-Йорк пополам, поел знаменитого и невероятно вкусного ньюйоркского «чиз кейка» — сырного пирога, и вернулся в Вашингтон. Месяц пролетел незаметно — я еще и повылизывал уже готовый перевод Ле Карре, — пора было возвращаться из страны победившего капитализма в страну развитого, но разгромленного социализма.