Иван Дорба - «Третья сила»

А сын, глядя на него полными затаенного страха глазами, спросил, даже не спросил, а рыдающим голосом воскликнул:

— Папа! Ты испугался? Почему ты не спас маму?! Ты такой сильный!!!

И вдруг в то далекое, пережитое врывается близкое, животрепещущее, очень страшное, от чего человек превращается либо в изверга, либо сходит с ума:

…глушь, маленькая белорусская «вёська» у «витебских ворот», окруженная карательным отрядом. Гитлеровцы, со штыками наперевес, сгоняют перепуганных стариков, женщин и детей в коровник, затворяют за ними широкие двустворчатые ворота, подпирают их кольями… Звучит громкая команда оберштурмфюрера Бременкампфа, и очеретовую кровлю коровника обливают с нескольких сторон бензином и поджигают… Наступает мертвая тишина, слышно лишь потрескивание огня, потом из объятого пламенем костра несется нечеловеческий рев, визг, проклятия, глухие удары… с шумом падают ворота и обваливается часть стены… В проломе показываются люди, впереди могучий старик с двумя детьми на руках — его встречает автоматная очередь, но он стоит… и смотрит горящими ненавистью глазами, а за его спиной бешено ревет огонь, языки которого лижут извивающихся в смертельных муках не кукол, а живых белорусских детей… женщин… стариков…

— Во дворе, у самой входной двери, его взяли, — рассказывала Люба Леонова, утирая слезы, угрюмо слушавшим ее Ксении Околовой, полковнику Тищенко, капитану Боярскому. — Оглушили, он и пикнуть не успел. А что я могла сделать? Я и стрелять толком не умею… И меня бы схватили. Очень я испугалась… Или надо было стрелять? А? Скажите? — Ее глаза наполняются слезами.

— Нет, ты все правильно сделала, Люба, не имела права иначе, — успокаивал ее Тищенко. — Они еще получат по заслугам!

— Я как чувствовала, недаром просила не ходить… — уже не сдерживая рыдания, повторяла Люба. — И надо же… талисман…

К вечеру того же дня они были среди партизан.

Денисенко пришел в себя только к утру. Огромный рыжий фельдфебель Герман Рух перестарался, ударив его резиновой дубинкой по голове.

Бременкампф расхаживает по кабинету.

— Сервус, господин Денисенко! Садитесь и рассказывайте, куда это вы собрались бежать?

— Никуда и не собирался! — зло щерится Денисенко.

— И вещички забрали. Только колечко оставили. Какое интересное, сразу видать — старина! — И Бременкампф надевает его на палец. — Ха-ха-ха! Прелесть… Куда ходил с Леоновой? Советую говорить правду!

— Никуда! — отшибает взглядом взгляд оберштурмфюрера Алексей.

— Что тогда означает найденная в кармане записка? — И он читает: «Будем ждать до четырех. Далее по маршруту В-о. С». Учтите, только чистосердечное признание избавит вас от петли, господин Денисенко! Так или иначе, все нам расскажете… Лучше так, чем иначе! Зовизо!

Алексей понял, что погиб… Перед глазами замелькали лица, причастные к партизанскому движению в Витебске. Вспомнились Граков, Чегодов, Буйницкий, Аркаша Попов, Зорица, Хованский, Боярский, Околова… — Приподнявшись со словами: «Записка? Какая записка? Покажите!» — протянул руку, но вместо записки схватил со стола тяжелое пресс-папье и пустил его в голову Бременкампфу…

Тот громко вскрикнул, схватившись за голову. В тот же миг вбежали двое подручных. Алексей запустил в одного из них огромную чернильницу, а другого ударил ногою в пах.

— Дороже продать свою жизнь, дороже продать!… Дороже… — твердил он, бешено отбиваясь от насевших на него гестаповцев, руками, ногами и даже зубами. Он уже не чувствовал боли и, когда наконец ему заломили руки, понял: битву выиграл, смерть победила, сердце остановилось… идет последний процесс в умирающем мозгу…

Из каких-то атавистических глубин всплыл его пращур-запорожец: сидит на колу, ругается и норовит плюнуть на глазеющих турок… Когда-то маленькому Алеше рассказывал эту далекую быль его дед, и богатая фантазия ребенка навек запечатлела картину, кто знает почему пришедшую в меркнущее сознание… И Лесику захотелось плюнуть, но уже не было сил… Денисенко был мертв.

Кольцо не принесло счастья Бременкампфу: через неделю в его кабинете взорвалась адская машина, разнеся оберштурмфюрера в куски. Лейтенант Дольф, «унаследовавший» это кольцо, проносил его дольше: он после занятия Витебска Красной армией попал 26 июня в «котел» и застрелился.

Кольцо перекочевало на палец фельдфебеля Германа Руха, но и тот понес после суда заслуженное наказание…

Талисман мстил за Алексея Денисенко.

Стекла вагона обмерзли, в купе холодно, Чегодов поглядывал в окно, за которым белели поля и неширокая полоса реки.

Поезд опаздывал, долго стояли перед мостом через Десну. По степи гулял буран. Вдали виднелся словно покрытый дымкой лес. У пулеметных гнезд пританцовывали от холода немецкие часовые. Кругом пустынно и тихо. Каркают только вороны…

Предстоящая встреча с Каминским и Редлихом тревожила Олега. Романа Николаевича Редлиха Олег лично не знал, слышал, что его отец, крупный помещик, выехал из СССР в 1928 году с семьей в Берлин как лицо немецкой национальности. Роман закончил Берлинский университет и уже в качестве агента гестапо вступил рядовым членом в «Национально-трудовой союз нового поколения» (нынешний НТС) и вскоре стал одним из его руководителей в Германии.

Боярский-Сергеев, характеризуя Редлиха, предупреждал:

«Будь с этой сволочью осторожен, он умен, опытен, изощрен. Из министерства пропаганды его перевели в Восточное министерство, назначив старшим преподавателем пропагандистских курсов при лагерях Цитенхорст и Вустрау, с поручением выбирать из числа предателей кандидатов в шпионские школы. Теперь Роман Редлих послан в бригаду Каминского заниматься фашизацией личного состава и заодно присматривать за самим начальством. В его руках заброска агентуры в тылы Красной армии и карательные экспедиции…»

Поезд тронулся и медленно, словно крадучись, пополз мимо дзотов, сторожевых будок, полузанесенных снегом зениток к первым пролетам моста. В купе ехали трое.

— В лесу партизан тринадцать на дюжину! Недавно напали на бригаду, Воскобойника убили, Каминского ранили, — опасливо поглядывая на Чегодова, вполголоса поделился со своим соседом, бородатым крестьянином, высокий тщедушный парень лет тридцати с красным обмороженным носом. — Мост взорвали. Немцы с ног сбились. Где уж укараулить такую облавину… А кому, как не нам, опять мост строить?

— Этакая ползуха! Не дай Господь! — не слушая красноносого, повернувшись к окну, пробормотал бородатый. — Часика через три будем в Локоте. Чай, скоро полдень? Ась? Как, господин хороший? — обратился он к Олегу.