Юрий Усыченко - Улица без рассвета

– Прошу вас, – любезным жестом Иваньо предложил Грицай спускаться первым.

Спустившись вниз, Грицай повел лучом вправо, влево. Мрачные крепкие своды, каменные стены, вы заложена белым плитняком пол, изъеденные ржавчиной железные двери с обеих сторон коридора.

Высоко держа над головой свечу, Ваня уверенно спустился вслед за Грицай.

Первую ошибку священник сделал там, наверху, когда отдал Грицай план, даже не взглянув на него, не вытерев пометок шариковой ручкой.

Вторую здесь, в подземелье.

Оказавшись рядом с гостем, священник молча повел его путем, о котором говорил перед смертью ксендз Пшеминський.

Грицай с деланным удивлением посмотрел на Иваньо:

– Позвольте, куда вы меня ведете?

– Как куда? – Смешавшись ответил Ваня вопросом на вопрос.

Рука, державшая свечу, вздрогнула. Качнулись косые тени на низком своде.

– Я должен осмотреть подвал с самого начала, а вы идете в глубь подземелья. Чего?

Но Ваня уже овладел собой, хитруючы, ответил:

– Оттуда ближе к району, который подвергся бомбардировке. Я думал, вы там начнете.

– Нет. Простите, но у меня есть определенная методика, которой я привык следовать.

– Прошу, как вам угодно, – с напускным безразличием согласился батюшка.

"Хитрый, – подумал Грицай. – Хотел проверить, пойду я сразу к третьей камеры. Вероятно, он знает о тайнике Пшеминського и ищет его. Совершенно очевидно, что ищет… "

Грицай взялся за дело.

Метр за метром освещал лучом своего яркого фонаря своды, стены, пол, пристально рассматривал каждую трещину. Когда трещина была шире других, засовывал в нее тонкий стальной щуп, измерял длину перочинным метром, записывал сведения в блокнот. Казалось, он так погрузился в свою работу, что совсем забыл о Иваньо, который сидел на ступеньках и молча наблюдал за ним.

– Господи! – Вдруг дрожащим голосом воскликнул священник.

Из глубины подземелья донесся стон, сначала едва слышный, потом громче. Глухой, невнятный, он пронесся под сводами подземелья и замер.

Рука Грицая рванулась в карман, где лежал пистолет. Но уже в следующее мгновение, поймав на себе острый, пытливый взгляд Иваньо, он вместо того, чтобы сунуть руку в карман, хлопнул себя по боку, воскликнул:

– Что это?

Священник подошел к нему вплотную и испуганно прошептал:

– Души! Души погибших взывают о возмездии. Если бы вы знали, сколько крови невинных пролито здесь! …

– Оставьте! – Без всякого маскировки, вполне искренне рассмеялся Грицай. Трагический тон священника не произвел на него ни малейшего впечатления. – Вы знаете, что я материалист и не верю в загробных басни…

Стон, от которого даже в душе холодело, снова повторился.

Ваня перекрестился, забормотал молитву.

– Ну, ну, – насмешливо похлопал его по плечу Грицай. – Не волнуйтесь. Пойдем посмотрим, кто это подает голос.

Он спокойно направился по коридору, освещая его фонарем.

Ваня следовал за ним. Как только Грицай отвернулся, выражение страха сразу исчезла с священника. Кусая губы, он бросал полные ярости взгляды на широкую спину спутника.

– Где тут, – Грицай шарил лучом фонаря по стене. – Ага, так я и думал! Смотрите.

Луч холодного света уперся в небольшое отверстие в стене. Стон доносился оттуда.

– Своеобразная эоловая арфа, – сказал Грицай. – Здесь в вентиляционной трубе сделано некое устройство, образует звук, похожий на стон, когда наверху подует сильный ветер. Вот и все – никаких мертвых душ… Эти жуткие звуки, вероятно, входили в программу тероризации узников подземелья.

Ваня покачал головой.

– Не знаю, как заключенных, а меня они напугали очень.

– Вот вам одно из преимуществ атеизма, – с откровенной насмешкой сказал Грицай. – Атеисты храбрее.

Они вернулись обратно к входу.

– Может, вы подниметесь наверх, – предложил Грицай. – Что вам здесь сидеть – в темноте и сырости.

– Ничего. Мой долг христианина велит мне не оставлять вас одного в таком мрачном месте.

Грицай понял, что Ваня от него не отстанет. Но открывать священнику настоящую цель своих исканий не хотел.

– Хорошо, тогда я быстро обходить коридор и камеры, а потом, когда будет больше времени, возьмусь за дело как следует.

– Как хотите, – как можно равнодушнее ответил Ваня, тщетно пытаясь скрыть свою радость. – Я с вами.

Осмотрели центральный коридор, запутанные боковые ходы.

Коридор вел в большой зал с высокой ребристой потолком. В центре зала стоял квадратное повышении с гладко обтесанного камня. В углу – вторых, поменьше. За ним – камин.

– Зал судилища, – пояснил Ваня. – В нем допрашивали и судили еретиков. Вот здесь, – показал он на центр зала, – сидели судьи-инквизиторы. В том углу пытали подсудимых.

– Веселое место, – пошутил Грицай.

Внешне небрежно осмотрел Грицай и третью камеру, где, по утверждению ксендза Пшеминського, содержался тайник с документами. Ничего подозрительного не заметил. Камни нигде не сдвинут, потолок тоже цела. Грицай облегченно вздохнул. Теперь он был уверен, что неизвестный, который рассматривал план и сделал на нем пометки, документы еще не нашел. Надо его опередить любой ценой…

Часа через три полковник Грицай сидел у себя с кабинете, дожидаясь лейтенанта Данилко.

В дверь постучали.

– Заходите, – пригласил полковник.

Молодой человек в штатском костюме отрапортовал:

– Лейтенант Данилко по вашему приказанию прибыл.

– Здравствуйте. Садитесь.

Полковник следил, как Данилко уверенно легко перешел кабинет, сел в кресло.

– Вы были ранены в ногу? – Спросил Грицай,

– Так точно, товарищ полковник.

– Зажила рана?

– Так точно. Нога работает даже лучше, чем раньше.

Грицай улыбнулся. Он любил веселых людей и всегда откликался на шутку.

– Знаете, для чего я вас вызвал?

– Нет, товарищ полковник.

– Расскажите немного о себе.

В лейтенанта было простое, на первый взгляд ничем не примечательное лицо. Но если присмотреться лучше, привлекала внимание чистая ровная линия высокого лба, упорно сведенные брови, спокойные серые глаза. "Говорят, сероглазые – замечательные стрелки", подумал Грицай и спросил:

– Стреляйте метко?

– Ничего… Призы брал, – ответил Данилко, немного удивлен вопросом, что не касалось темы разговора,

– Правильно. Военный человек обязательно должен уметь хорошо стрелять… Расскажите…

– Родился я в девятьсот двадцать втором году в селе Борунив, километров восемьдесят отсюда на запад. Отец батрачил, я тоже сначала был батраком у кулаков, затем отправился в город. Работы в городе не нашел, перебивался как мог. Потом, когда Западная Украина стала советской, я поступил на завод. Когда началась война, добровольно пошел в армию. Воевал под Орлом, Сталинградом, освобождал Киев. Раненый во Ровно, был в госпитале, только сегодня вышел.